| Без декораций и без грима |
|
|
|
| 14.12.2009 | |||||||||||
Страница 7 из 9 Широкий, с красными волосатыми кистями рук мужчина, сидевший, широко расставив ноги, слева от нее, читал «Советскую культуру». Алефтина Павловна краем глаза заглянула в газету – там был портрет и интервью с Павлюком. «...театр – архисложный организм... озарение... симфонию Солнца... неизбывность Души...» Сердце радостно забилось – как много лет назад, когда она читала рецензию или беседу журналиста с самым близким ей человеком, – и так же, как у Селиверстова, у Павлюка спросили в конце интервью о творческих планах, но ответил Павлюк иначе: «О каких планах вы говорите? Мы не знаем, что с нами произойдет через день, через минуту!.. Но должны верить». Выйдя из метро «Университет», Алефтина Павловна села на тридцать четвертый троллейбус, он свернул с Ломоносовского проспекта на Мосфильмовскую, промчался мимо золотых корон шведского посольства, мимо огромных черно-белых фотографий Крючкова, Ульянова, Лебедева, Мордюковой... Когда она сошла на остановке, до девяти оставалось еще полчаса. Прошла по правой стороне улицы по направлению к центру. Снег звонко хрустел под ногами, мороз щипался. Перешла на другую сторону Мосфильмовской, вернулась назад. Слева, наискосок от проходной, постояла минут пять. Люди спешили к троллейбусной остановке, и она подошла, встала под козырек. Ушел троллейбус, опустело. Алефтина Павловна пошла к следующей остановке, автобусной, там постояла. Перешла улицу, но у проходной опять остановилась, зачем-то открыла сумочку и тут же закрыла. Наконец решила войти. В бюро пропусков долго искала паспорт, протянула в окошечко. «На вас пропуска нет», – ответила женщина из кабинки, едва лишь заглянув в журнал. «Как?..» – «Очень просто. Звоните». – «Куда?» – «Не мешайте, женщина, работать. Следующий». Алефтина Павловна пошла к выходу – но дверь распахнулась, и в накинутой на плечи дубленке в проходную влетела Люда. «Это к нам, Екатерина Петровна, в группу». Повернулась к Алефтине Павловне, отступила на шаг: «Вы чудно выглядите! Идемте, вас там ждут. Кофе не хотите? Потом, все потом. Сейчас быстренько сфотографируемся. Павлюк где-то здесь уже...» Трудно было поспевать за Людой, почти бежавшей в своих высоких, на огромном каблуке сапогах по узенькой ледяной дорожке. «Алефтиночка Павловна, чуть побыстрее, – кричала она не оборачиваясь. – Времени в обрез!» Вошли в большие стеклянные двери, Люду сразу поглотил левый коридор. «Раздевайтесь, я на секундочку, только узнаю...» – успела расслышать Алефтина Павловна... Фотограф ворвался в залитую густым серебристым светом фотостудию, словно удирал по коридору от разъяренного пса. Он был в заплатанных джинсах и неопределенного цвета растянутой майке с вылинявшей эмблемой Голливуда. От ламп у Алефтины Павловны сразу заслезились глаза. «Так, внимание! – сказал фотограф, вращая объектив. – Чуть повыше подбородок. Чуть левее. И как бы чуть вправо, а глаза – на кончик моего левого уха. Еще правее и вперед чуть-чуть. Чуть-чуть назад, на миллиметр. Губы чуть... Плечо... Брови чуть-чуть... Нет, слишком, чуть... Так! Прекрасно!» Только бы не моргнуть, твердила про себя Алефтина Павловна, только бы не моргнуть, пусть лучше немного вытаращенными покажутся глаза. Фотограф замер и вдруг, вспомнив что-то, вылетел из студии с криком: «Не шевелитесь, ради бога!» Сколько она просидела под пронизывающими лампами и взведенными аппаратами, сказать бы не смогла. От запаха нагретого железа и духоты заныло в висках. Жаль, что осень прошла так быстро, думала Алефтина Павловна, прикрыв глаза ладонью. Больше уж такой не будет... Даже в молодости, в институте она не чувствовала так остро суховатого пыльно-сладкого запаха декораций, костюмов, кулис... Если репетиции кончались не слишком поздно, она шла до дому через Каменный мост пешком и с наслаждением вдыхала полной грудью запахи осенней Москвы-реки. Тихо было – лишь шипели по влажному асфальту шины, сдержанно гудели, подвывая, двигатели. Она шла и вспоминала то, чего у нее никто не мог отнять, и однажды на мосту старичок спросил: «Чему вы так хорошо улыбаетесь?» Вернулся фотограф, а за ним Люда. Сделали несколько фотографий анфас и в профиль – вкатился Максим Георгиевич. «Людочка! Кому нужен этот бюрократизм! Здравствуйте, приехали!» – «Но принято фотографировать. Нужно ведь будет утверждать». – «А мне плевать, солнышко, на то, что принято, и коли вы этого, работая со мной еще не поняли... Я что, не знаю эту артистку? Представьте, знаю! И внешность, и глаза, и душу! А ваши фотографии... Бельмондо вашего фотографируйте! Пожалуйста, сразу на кинопробу!..» Вечером в клубе Максим Георгиевич сказал Алефтине Павловне, что все было гениально. В пятницу она сходила в парикмахерскую, надела длинное выходное платье и приехала на улицу Горького в Дом актера, где уже лет пятнадцать не была. После творческого вечера и дискуссии о постановках классики посидела со старинными подругами Мариной, Верой и драматургом Николаем Андреевичем в ресторане. Пили сухое грузинское вино, вспоминали, много смеялись. Перед закрытием Алефтина Павловна заметила Павлюка. Он сидел за угловым столиком с известным кинорежиссером и широкоплечим усатым кинодраматургом, который незадолго до того читал в клубе свою пьесу. Кинодраматург, видимо, рассказывал анекдоты или какие-то свежие сплетни – Павлюк смеялся до слез, кинорежиссер тоже похохатывал. Увидев Алефтину Павловну, Павлюк улыбнулся, кивнул ей, сказал что-то товарищам – они повернулись и с любопытством на нее посмотрели. Крупные фиолетовые снежинки пронзали нимбы, окружающие старинные фонари Пушкинской площади. По крыше «Известий» плыли рыжие буквы, составляющие слова и фразу: «Смотрите новый художественный фильм с участием...» Она представила – Алефтины Селиверстовой... Она возобновила старые театральные знакомства. Ходила в гости, была на премьере в Малом. В воскресенье пригласила друзей к себе. С утра убиралась, мыла полы, стирала пыль с плинтусов и высоченных антикварных шкафов. На видное место повесила тридцатилетней давности премьерную афишу, пожелтевшую, хрустящую, как песок. Вечером пили шампанское, она читала Бодлера, монологи Анны Иоанновны, пела под гитару романсы, любимый свой – «Пара гнедых», ей аплодировали, восхищались, вспоминали мужа... Недели за две до премьеры Павлюк приехал на репетицию с двумя итальянцами, толстым и тонким, и переводчицей, похожей на Анну Маньяни, – переводчица объяснила актерам студенческого театра, что это известные и состоятельные деятели из Милана, влюбленные в творчество Максима Павлюка, хотят пригласить его в Италию для постановки и выбирают пьесу с типичными русскими характерами, русским драматизмом, надрывом, как в «Карамазовых», с загадочной русской душой, но неизвестную пока в Италии и в мире или, может быть, совершенно новую трактовку какой-либо известной пьесы; короче, им нужен успех, а нынешний интерес к России его во многом предопределяет. «Переведите им, что они нашли как раз то, что искали», – заверил доктор географических наук Вячеслав Филиппович Ломейко. «Несомненно, – подтвердил профессор математики Григорий Ефимович Дворкин. – Тут они увидят Русь». «Не будем терять времени, – хлопнул в ладоши Павлюк. – Прошу всех на сцену! Потихонечку возьмем сначала... Впрочем, нет – Голицына. Переведите им, пожалуйста, то, что объяснит Людочка, – попросил переводчицу. – Чтобы они поняли – это не просто шабаш». |
|||||||||||
| < Пред. | След. > |
|---|