|
Страница 2 из 4 Предрассудки же все низкорослые. Приземистые такие. И любим мы не только друг друга, но и всех, кто нас окружает. Хочешь, я тебе дам почитать книжонку Махатмы Ганди? Не хилый был чувак». – «Спасибо, не хочу». – «Ты еще к этому придешь. А как наша с тобой сексигерла?» – «Почему наша?» – «Я же тебе обещал. И с ней почти уладил. Ты ее на пляже покорил своим торсом. И на водных лыжах ты не хило прокатился. Но все это суета. Все мы, – и ты, и даже я – жертвы так и не победившей сексуальной революции. А ведь была, была революционная ситуация! Вот что обидно. Тантра могла возобладать и в конце концов искоренить марксизм и весь исторический материализм! Свободная любовь – и только! – диктовала бы законы жизни, в которой любой может просто поиметь любую, будь она даже супругой генерального секретаря… Ну да ладно, чего уж там. Тебе, чувачок, от комплексов срочно нужно освобождаться. По капле из себя выдавливать. Я тебе рассказывал, помнишь, робот на трех языках говорит: вы свободны, мы свободны, создавайте, не будьте создаваемыми, сад наш надо создавать внутри нас самих и быть в нем, свободный человек создает новый мир внутри себя, и любовь создает сам… Короче, наплюй ты, я тебе вот что предлагаю, брат мой. Подадимся куда-нибудь вместе, а? Поближе к Земле обетованной. Пора свою душу спасать». – «Бабок нет». – «Я живу на семнадцать копеек в неделю». – «Сань, ты понимаешь… Тебе сколько лет?» – «Что-то около трех тысяч». – «Года на три ты меня старше? Я понимаю, были у тебя телки… А как увидел ее, как она посмотрела на меня карими своими, будто из глубины какой-то… На меня никто так не смотрел, такими глазами». – «Косыми?» – «Пошел ты! Она чуточку только косит. Когда внимательно смотрит, они у нее немножко раскосые становятся. Ну и что? Наоборот даже… В детстве мы все о бабах мечтали, да? У меня вот чувство такое, будто я о ней мечтал. Еще в детском саду. Не как о женщине, естественно…» – «Кстати. Чуть не забыл. Кэт обещала заглянуть к нам, когда этот глуход дед-десантник ей надоест». – «Точно? Врешь…»
«…А когда через три дня ты уехал в Ленинград, а оттуда в Среднюю Азию, я плакала. Бродила вечером вдоль моря и плакала. Был шторм. Мне казалось, что мы больше не увидимся, что все самое лучшее позади, и я больше никого в жизни не смогу полюбить. И не смогла». – «Милочка, моя милая. Ты такие письма мне писала…» – «А помнишь, ты мне дыню зимой привез из Чарджоу?» – «Помню. Ты сказала, что ничего слаще в жизни не пробовала». – «И всю зиму ты за мной ухаживал. Ночью, когда забрали папу, ты примчался, уверял, что папа ни в чем не виноват, никакой он не вредитель и вообще все это с промпартией… Ты говорил: «Разберутся, обязательно разберутся». Не разобрались». – «Наверное, не было у нас в стране дома, в котором не звучали эти слова: недоразумение, ошибка, разберутся». – «Помнишь, мы ему передачи носили в Бутырку? А помнишь, мы поехали в Сокольники ранней весной…» – «Ты промочила ноги, я тебя отогревал в каком-то подвале у печки, а ты плакала, думая о папе. Потом Маяковского мне читала». – «Он был моим любимым поэтом. Мне казалось, что даже Пушкин, хоть он и гений… Какая глупая я была. Через три года, когда нас везли в столыпинских вагонах через всю Россию, я не Маяковского, а Пушкина читала. «Медный всадник». «Осада! приступ! злые волны,/ Как воры, лезут в окна. Челны/ С разбега стекла бьют кормой./ Лотки под мокрой пеленой,/ Обломки хижин, бревна, кровли,/ Товар запасливой торговли,/ Пожитки бледной нищеты,/ Грозой снесенные мосты,/ Гроба с размытого кладбища/ Плывут по улицам!/ Народ Зрит Божий гнев и казни ждет…» – «Помнишь, в конце лета на Волхонке я тебе сказал, что Сталин…» – «Я прошу тебя!» – «Глупая… Неужели ты до сих пор…» – «Нет. Ты знаешь. Но не надо. Ты же обещал мне». – «Хорошо, хорошо». – «И вообще… Сталин… Да разве мог бы один человек, каким бы он ни был, уничтожить шестьдесят миллионов! Это глупо, это подло – все валить на Сталина. Жернова системы и без Сталина мололи бы народ». – «Я в этом не согласен с тобой, Милочка. Если бы Ленин прожил еще…» – «Не будем спорить. Ладно? Когда в Сокольниках ты целовал меня в подвале, утешал, я еще ничего не знала, не понимала. Верила, папа вернется, только очень боялась за его больные легкие. В июне ты мне сделал предложение, уехал на месяц и потом мы поженились. И ты всю жизнь вспоминал меня в подвенечном уборе». – «Но особенно часто я тебя вспоминал вот здесь сидящей, на берегу, с «Отверженными». Я еще, помню, раздумывал по дороге: мне идти в поселок на Мыс или по берегу». – «Вот было бы смешно, если бы ты пошел по дороге, и мы бы никогда с тобой не встретились». – «Действительно, смешно». – «Ты свадебное платье мое помнишь?» – «И мамины фильдеперсовые чулки». – «Платье мне было велико, мы с мамой его всю ночь перешивали, отпарывали кружева. Его и сейчас можно было бы носить. В войну мама обменяла платье на крупу. А написать мне об этом побоялась». – «После свадьбы мы жили в Малаховке у деда». – « У нас с тобой в буквальном смысле был медовый месяц. А куда потом девались пчелы?» – «Не знаю. Участок отобрали, как только деда… Дедушка такой старенький, такой добрый – а оказалось, что рыл из Исторического музея подкоп под Кремль. Какой все-таки кошмарный бред! И верили этому, если не все, то почти все. Я понимаю нынешнюю молодежь, которой все это дико и смешно. Что там средневековье! Верили, даже мои родственники, родная мамина сестра верила, что я с сообщниками готовила вооруженный переворот, чтобы отомстить за папу… Слава богу, ты был в отъезде, когда за мной пришли. Я не знаю, что бы ты сделал. Я до сих пор благодарю за это судьбу». – «А помнишь, какой счастливый у нас с тобой был весь год до этого? Я почти не уезжал из Москвы, и если пораньше удавалось освободиться на работе, мы гуляли…»
«…Настоящих мужчин уже очень и очень мало, к сожалению. Не в обиду вам будет сказано». – «Ирочка, мы же днем на «ты» перешли». – «Мужество, верность, самопожертвование… Только в романах можно об этом прочитать. Муж мой по характеру – баба. Влечет его, точно щепку, бурный мутный поток, в котором дрянь, мусор, горелые спички, пробки от бутылок, презервативы использованные, а ему кажется, что он сам плывет по волнам. Ничего сам решить не может – или другие, или я решаю за него. В общем, я и лошадь, я и бык, я и баба и мужик. Ты не знаешь, как это утомительно, как хочется быть женщиной, чтобы не ты, а за тебя хоть кто-нибудь решал, пусть командовали бы, хочется быть податливой и капризной. А я и сама в себе женщину перестаю чувствовать. Понимаешь? Если бы не аутотренинг, я и не знаю…» – «И что же тот настоящий мужчина, о котором ты рассказывала, в прошлом году у моря?» – «Он на руках меня в море заносил. И привез однажды полную машину роз. А в общем, ничего оригинального – достаточно пошлый курортный романец без продолжения». – «И много у тебя было таких?»
|
