По совету Лёши Нестерова я попросил его отца, таксидермиста Александра Андриановича, показать мне музей заповедника. Андрианычу, как все его называют, уже много лет, он помнит то время, когда заповедника ещё не было, и как с отцом они строили первые домики, кордоны, встречали вместе с Владимиром Алексеевичем Хлебниковым первых ученых, приехавших работать в заповедник, ботаника и орнитолога, и как сделал он первое своё чучело — дрофу, которую сам же и добыл...
   С гордостью показывает Андрианыч толстую книгу отзывов, где самые добрые слова по поводу его (всех птиц и зверей, все экспонаты сделал он своими руками) музея на русском и на многих других языках, даже на хинди. Бывали здесь учёные с мировым именем и космонавты, писатели и врачи, рыбаки и спортсмены, но больше всего — школьников и студентов.
   Не просто чучела. Нужно быть художником, думал я, слушая Андрианыча, чтобы подглядеть, а потом изобразить любую из сценок, ну вот хотя бы эту, где одна ворона дразнит, отвлекает баклана, а другая тем временем ворует у него из гнезда яйца.
 - Часами сидишь в камышах, поджидаешь, - широко и по-заповедному чисто улыбается Андрианыч, - комарьё жрёт, самому, понимаете, жрать и спать охота, но сидишь... Надо ведь как? Надо, чтоб всё по-человечьи было, что б ты ни делал. Правильно я понимаю?
 - А это, Александр Андрианович, тот самый кабан...
 - Рассказывали о моей Машутке? Да, было дело. Ты садись, в ногах правды нет. А я постою. Я привычный. Давно это было. Подобрал я во время весеннего паводка на уколке кабанчика. Малюсенького такого. Но дикарь. Принёс, стал кормить, - аж ложку грызёт, но ничего не ест, ни молоко, ничего. Тогда сообразил я, что в природе они чилимами питаются. Сходил, набрал побольше этих орехов водяных, растолок, молочком разбавил... Короче говоря, стала Маша - я кабанчика Машкой сразу назвал, в первый же день -  помаленьку привыкать. Росла. Дети играли с ней, кормили, пеленали даже, как куклу. Лето пришло. Комарьё. Жрали они её, проклятые. Только в клубе от них было спасенье. И тогда я придумал Машку с собой в клуб иногда брать, в кино. Чтоб отдыхала. Скотина скотиной, а отдохнуть по-человечески и ей хочется, правильно я понимаю? Привыкла. Заслышит, бывало, передвижку - аж трясётся вся от радости! Так кино полюбила, всё равно девчонка какая, что за артистами бегает, фотокарточки ихние над койкой вешает. И без меня потом ходила в кино, когда я на другой участок, на кордон какой-нибудь уезжаю. Закрыли её однажды, не пустили - такое устроила! Рыдала, визжала, бедная, вырывалась - и вырвалась-таки из клетки, бегом через весь поселок к клубу, двери закрыты были, так она окно высадила вместе с рамой, ворвалась и села от обиды задом к экрану. Но уж выросла совсем. Стали её побаиваться - дети всё-таки кругом, женщины... Долго я сопротивлялся, но заставили. Сел я в кулас и ей: садись, мол, Машутка. Завёз её километров за семь от поселка, туда, где чилимов кабаны ели. И Машутке чилимов показал. Простился. Приплываю домой - ждёт меня моя Машутка, - по-стариковски блёклые глаза Андрианыча вдруг краснеют, он прикрывает их ладонью и долго молчит. -  Нечего было делать. Сколько ни увозил - возвращалась. Тогда отдал я Машутку лесникам. У самого рука не поднималась. А шкуру её мне вернули. На, говорят, Андрианыч... - Он снова замолкает, присаживается, но тут же встаёт. На фронте Александру Андриановичу ампутировали отмороженные пальцы ног, об этом долго никто не знал в заповеднике, потому что без устали по многу километров мог бродить Андрианыч по камышам, по болотам. И сейчас он часами на ногах и говорит, что совсем не устает. - Не по-человечьи я поступил с Машуткой. Привыкают, а пустишь в лес - как дети всё равно малые... Больше уж я никого себе не брал. И Алёшку сильно выругал, когда он орланчика... Не рассказывал?
 - Рассказывал. А этого сома кто поймал? - спрашиваю я, кивая на гигантскую, метра четыре с половиной в длину рыбину.
   С улыбкой Андрианыч закатывает рукав и показывает давно зарубцевавшиеся, но глубокие шрамы чуть ниже локтя.
 - Кольцевали мы с ребятами уток. Вырвалась у нас одна кряква, поплыла, и вдруг сом её хвать - и утащил. Ну, посмеялись, забыли. Вечером разделись, чумазые ведь после работы, потные все - и в воду. Плещемся, как пацаны, орём, резвимся. Вижу, идёт на меня сом. Тише! - даю парням команду, а сам изготавливаюсь, чтоб схватить его половчей за башку, под плавниками. Он остановился в метре от меня и глядит, шевелит усищами. Опускаю я руки - а он как бросится, заглотил обе мои руки, я стараюсь поднять его, да где там такую махину подымешь, это ж корова целая. А кровища хлещет... - Андрианыч смеётся так весело, будто рассказывает эпизод из какой-то кинокомедии. - Хорошо, парни подоспели, отбили, а то утащил бы меня сомище... Кстати, кольцо с кряквы мы в его брюхе нашли. И клюв. Во какие рыбы у нас. Были. И сейчас, думаю, есть, но я что-то давно о таких не слыхал.