Страница 3 из 11 Мы остановились в небольшом култуке, чтобы понаблюдать за утками: их была целая колония, и с брызгами, с шумом, напоминающим шум московского Садового кольца, они перемещались вдоль берега. Растаял над раскатами гул нашего мотора – стали успокаиваться и утки. - Вон караваечки пошли, - кивнул Лёша. Он всех птиц так называет – прибавляя ласкательные суффиксы: бакланчики, дрофачки… Он часами может за ними наблюдать, как могут некоторые стоять, скажем, в Дрезденской галерее перед «Сикстинской» Рафаэля или перед «Спящей Венерой» Джорджоне, и смотреть, смотреть… Отец Лёши, Александр Андрианович, старейший работник заповедника, говорил, что беспокоился, когда сын ушёл в армию: мол, увидит мир, с людьми пообщается и не вернётся уж, что он здесь, в глуши забыл? Но Лёша, отслужив и окончив техникум, вернулся. Зов крови, видимо. Зов предков. И прадед, и дед, и отец, в шутку называющий себя Камышовым Котом, родились и всю жизнь прожили в дельте Волги, охотились, рыбачили, охраняли дичь и рыбу… «Что больше всего радует, - говорил мне Александр Андрианович, - красоту Лёшка понимает! Любит и понимает! В нашем деле это главное. Видел, какие розы, какие георгины у нас на участке? Это всё Лёшка… Уйду я – он останется. А мне спокойно будет». …Первый выстрел услышал только Лёша. Второй и потом дуплет - и мы с Геннадием. Стреляли где-то западней, на границе заповедника с охранной зоной. Лёша завел «Вихрь», и мы помчались в ту сторону. Геннадий вытащил из чехла и зарядил карабин; разгладил темно-рыжую лопатообразную свою бороду. И Геннадий, и Лёша были сосредоточенны, но спокойны, раскаты до самого горизонта залиты были солнцем, над ивами медленно летели, будто плыли, трое лебедей... Всё вокруг было так мирно, благостно, что показалось, будто меня разыгрывают с браконьерами. Хотя какой смысл? Бензин жечь ради этого, много бензина, идём ведь мы на полной скорости... - Вон они, — сказал Геннадий. Браконьеры развернули лодку и попробовали, опередив нас, выйти из култука, но поняли, что не успеть; тогда они снова резко развернулись и скрылись за камышами. - Срезай, - сказал Геннадий. - В протоку. У кордона перехватим. Алексей свернул, лодка накренилась и зачерпнула воды, я едва удержался в ней, схватившись за борт. - Уйдут, - сказал я. - Нас трое, их двое, притом один маленький, щуплый. И лодка у них вроде короче. Уйдут. - Не должны, - сказал Геннадий и, точь-в-точь как в каком-нибудь боевике, погладил приклад карабина. - Не должны уйти. И вспомнилось, как позапрошлой зимой гонялись мы за браконьерами со старшим охотоведом Уссурийского района Иваном Григорьевичем Лещенко. Мороз был градусов тридцать пять да еще ветер. Весь день ездили по кордонам, а когда стемнело, поставили «козлик» в низких дубовых зарослях на сопке и стали караулить «светилыциков» — браконьеров, которые слепят, гонят по дороге и бьют зверей на ходу с машины. Печка работала плохо, ноги деревенели, и приходилось их растирать. Тьма кромешная. Лещенко курил одну «беломорину» за другой и рассказывал всякие уссурийские истории: как медведь снял двум охотникам скальпы, как погналась тигрица за мотоциклистом, как бросился тигр на охотника, наступившего ему случайно на хвост, торчавший из зарослей... Но это были случаи редкие, о них говорило всё Приморье. А вот двуногие хищники, браконьеры - они опасней, и стычки с ними чаще случаются, чем с тиграми или с медведями. Лещенко рассказал мне несколько таких историй, что я диву дался: кто при зарплате восемьдесят-девяносто рублей идёт работать егерем? - А никто почти и не идет, - сетовал Иван Григорьевич. - Денег мало — это во-первых. А во-вторых, вот что... Не хотелось, ага, говорить, но не молчать же, не скрывать! Вот, к примеру, мало ли, всё случиться может... ну, вот, скажем, хлопнут меня, ага... Или там ранят... Ага. А судить их будут, значит, как обычно. - Что значит, как обычно? - А то и значит, - разгорячился вдруг Лещенко,— что или я чего не понимаю, или есть, к примеру, я вот, ага, представитель власти... Прав я? - Правы, конечно. - Так и ответственность должна быть, как за покушение на представителя власти! Давно, давно пора нас в этом смысле к милиции или, в крайней мере, к дружинникам приравнять, чтоб знали, ага, чтоб... У меня такое мнение! А то ведь сколько, если в общем масштабе взять, нашего брата на тот свет спровадили... И той же ночью я убедился, что Лещенко был прав. Нет, его не убили, не ранили и вообще ни в кого не стреляли. Но разговаривали «светильщики», которых мы догнали, смотрели на охотоведа так, будто у них все права, а у него если и есть, то какие-то фиктивные, на бумажке. Их было трое, один постарше, двое помоложе. Волками смотрели. - А тебе-то не один хер? - хрипло рявкал старший в ответ на какие-то слова Лещенко. - Ну и что такого?.. Лицо старшего, мертвенно-белое в свете фар, изрытое, перекошенное, явно внушало опасения. Перед тем как выпрыгнуть из машины, Иван Григорьевич сунул мне свой наган двадцатого года выпуска, из которого мы накануне стреляли. - Это в самом крайнем, Алексеич, - бросил мне Лещенко. Я хотел спросить, что означает «самый крайний», но не успел. И не выдержал-таки. Из-за включенных фар браконьерам меня не было видно, они думали, что Лещенко один. Когда в ответ на его требование сдать оружие старший послал охотоведа в короткое эротическое путешествие, как говорится, и повернулся к своей машине, я выскочил. Лещенко, воспользовавшись замешательством, которое произвел наган в моей руке, обезоружил старшего, а младшие сами поспешно сдали обрез, тут же начав канючить. - Я вообще-то один редко работаю, - пояснил мне потом Лещенко, — ага. Тем более ночью. Но бывает... А что поделаешь? Не хватает егерей. ...Астраханских браконьеров мы настигли довольно быстро. Метров с пятидесяти я увидел, что в лодке мужчина и мальчик. И когда мы ещё приблизились, мужчина выбросил в камыш один за другим несколько предметов. - Пальни в воздух, Ген, — сказал я. - Зачем шуметь? - удивился Геннадий. - Заповедник же... - А моторы? - К моторам птица привыкла уже... Слева их обходи, Алексей!
|