…Гребу, сражаясь с комарьём (комариных личинок здесь, говорят, больше 20 тысяч на один квадратный метр!), и думаю: как же хорошо! Вновь вспоминаю ни на кого не похожего астраханца Велимира Хлебникова, простые и чистые юношеские стихи будущего будетлянина, Первого Председателя Земного Шара:
                                            Мне мало надо!
                                            Краюшку хлеба
                                            И каплю молока.
                                            Да это небо,
                                            Да эти облака!
   Небо светлое, не такое, как на Севере, но светлое, и звёзды негромкие, приглушённого нежно-голубого цвета. Журчит протока, тихонька шумит, шипит, шепчется камыш. Ивовые острые листочки поблескивают в лунном свете и кажутся синими. Кто-то бродит на том берегу, то и дело замирая и прислушиваясь, и кто-то будто пристально на меня смотрит из камышей. Я чуть ли не боязливо и как-то похотливо улыбаюсь, вслушиваясь, вглядываясь, думая о болотницах, болотных русалках, с чувственной любовью, эротично изображённых Мельниковым-Печерским:
 «В светлую летнюю ночь сидит болотница одна-одинёшенька и нежится на свете ясного месяца… Её чёрные волосы небрежно раскинуты по спине и плечам… Глаза – ровно те незабудки, что рассеяны по чарусе, длинные, пушистые ресницы, тонкие, как уголь, чёрные брови… только губы бледноваты, и ни в лице, ни в полной, наливной груди, ни во всём стройном стане её нет ни кровинки… Только завидит болотница человека – старого или малого – это всё равно, - тотчас зачнёт сладким тихим голосом, да таково жалобно, ровно сквозь слёзы, молить-просить вынуть её из болота, вывести на белый свет, показать ей красно солнышко, которого сроду она не видывала…»
                                                                     2
   Вертолёт, на котором с учёными я намеревался облететь все три участка заповедника, утром не прилетел; позвонили в город, но нам ничего толком не ответили. Орнитологи переоделись и пошли работать в лабораторию, а я с главным лесничим Геннадием Емелиным и таксидермистом Лёшей Нестеровым сел в моторку, и мы спустились на раскаты, потом пошли вдоль култуков, мелких заросших камышом и чаканом заливчиков, на запад. Солнце припекало, я снял майку и с удовольствием подставлял ему спину.
   В моторке, идущей почти на полном ходу, трудно говорить. Я стал было спрашивать: а это что? А вот это? А вон там что за цветок? Что за птица над протокой, ериком? – Геннадий отвечал, сложив ладони рупором, но ничего почти разобрать было нельзя, и он махнул рукой.
   Ветер с каждой минутой теплел, приятно было вдыхать его и глотать. У Волги особенный запах. Ещё в детстве замечал, как отличается её запах (из посёлка Новомелково на Волге, где я всегда проводил лето, мы с отцом часто ездили рыбачить на Валдай, на другие озёра и речки, на море, а у себя на большой Волге ловили щук, окуней, плотву чуть ли не каждый божий день, на утренней и на вечерней зорьках) от запаха Москвы-реки, или Десны, или Оки, - у Волги запах, в котором, кроме обычных речных, множество запахов, особенно после дождя: сосновой смолы, свежего огурца, клевера, грибов, сметаны… Быть может, мне просто казалось – в детстве многое кажется. Но у Волги всё-таки запах особый.