Официальный сайт журналиста и писателя Сергея Маркова.
Часть II. Глава XIV Версия в формате PDF Версия для печати Отправить на e-mail
10.12.2009
Оглавление
Часть II. Глава XIV
Страница 2
Страница 3
Страница 4
Страница 5
Страница 6
Страница 7
Страница 8
Страница 9
Страница 10

 - Лапиков, например. Артист гениальный! В финале того же «Булычова» я подошел к нему, начал объяснять, как я вижу юродивого, которого он играл, мол, паузочки, остановки нужны, то есть юродивый с офигительным вниманием к окружающей жизни… А Лапиков смотрел на меня, совершенно не слушая, ему просто неинтересно было то, что я говорю. И потом Лапиков сказал гениальную фразу… А в гостиной, где мы в тот день снимали, были все самые знаменитые тогда актеры, звезды первой величины: Ульянов, Ромашин, Копелян, Васильева, Стеблов, Бурков, Русланова, Маркова, Дуров… И Лапиков, перебив меня, громко так, чтобы все слышали, сказал: «Ты, старик, не бзди! Давай хлопушку». Ну, я дал хлопушку. Лапиков начал играть, хорошо, но на мои пожелания  просто наплевав и забыв. А я смотрю, у Михал Алексаныча желваки ходят, обиделся он за меня, притом что дружил с Лапиковым. Ну, я как бы утерся, дальше стал снимать. Некоторое время спустя, после перерыва, Ульянов подходит к Лапикову и говорит: «Вань, давай порепетируем с тобой». – «Миш, да что там репетировать! – отмахивается тот. – И так все ясно». – «Да нет, мне нужно, ну подай реплику, я тебя прошу», - говорит Михал Алексаныч. - «В полноги, что ли?» - «Да нет, по-настоящему, как ты умеешь. Нормальную сделаем репетицию и тут же снимем». Тот подходит, говорит свой текст. И Ульянов, уже опершись на Русланову, это последняя была сцена, дальше смерть – Михал Алексаныч стоит, седой такой, благородный, красивый, и, вздохнув, также громко, чтобы все слышали: «Эх, Ванька, Ванька! Пропил ты свой темперамент…»
 - Отомстил?
 - И Лапиков мгновенно пришел в себя!.. Но говорю я это вот к чему. У Ульянова огромное количество блистательных ролей: «Бег», «Карамазовы»… Но «Булычов» для меня очень дорогая картина – и не потому, что я ее снимал. Там самый главный Ульянов, такой, каким я знал его в жизни. Фраза там есть такая, уже перед самой смертью Булычов говорит: «Попы, цари, губернаторы… На кой черт они мне надобны? Мне, Егору, зачем?..» Вот Михаил Александрович всю жизнь провел среди попов, царей, губернаторов… В чем-то он пытался их переубедить, переломить… С годами я стал понимать, что в той картине, которая в общем-то боком прошла по его биографии, было сказано главное: попы, цари, губернаторы… На кой черт они ему надобны?.. В этом трагизм. И в том, что я называю обреченной бесполезностью социального преобразования белого света, притом неважно, в ту сторону или в другую…
 - Ну это вопрос спорный. Спорный и вечный. А как же: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой»?
 - На бой не знаю… Но была в нем вера в то, что если что-то изменить в соотношении социальных сил на исторической арене и если нагрузить эти социальные силы высокой нравственностью, то что-нибудь изменится… Вот это был оселок его трагической судьбы. Я видел, сколько переживаний, сколько сил, физических, душевных, он тратит на безумные попытки сначала построить коммунизм, потом не строить коммунизм, потому что слишком дорогое оказалось строительство в смысле нравственных издержек, потом построить некий капитализм с человеческим лицом… Вот это было крестом Михаила Александровича Ульянова. Сколько он мне повторял, что поговорит с министром МВД Щёлоковым! Он когда начал свою картину «Самый последний день» снимать, уверял, что причина всех наших бед, в том числе коррупционных – это невнимание к низшему милицейскому классу, к участковым. Он верил, что покажет в картине все как есть на самом деле, потом покажет картину Щёлокову – и тот все перевернет, изменит систему. Верил, что если у каждого из нас появится свой хороший участковый, на которого можно положиться и в радости, и в горе, и в беде, то мир изменится! Верил и мучительно на эту тему соображал: как обучастковить всю российскую действительность? Как наполнить Россию, тогда Союз хорошими честными добрыми отзывчивыми участковыми? Верил страстно, свято!.. Я, конечно, ничего ему тогда не сказал по поводу его желания поговорить со Щёлоковым. «Он ведь ко мне всегда подходит в Кремле!» - кипятился Михал Алексаныч. – Жмет руку, чуть не обнимает, как, спрашивает, дела? А я как дурак, как мартышка отвечаю: да ничего, все нормально… Как это нормально?! Да плохо все, и именно от того, что участковые в загоне!..» Вот и тратил он силы, энергию, талант на то, чтобы переубедить Щёлокова… Потом другая была история – на картине «Дом под звездным небом».
 - Это уже в перестройку, накануне развала.
 - Да. Когда я пришёл к Михал Алексанычу на Пушкинскую и показал сценарий, он прочёл и сказал, что ничего не понял. Например, с того места, где дочку распилили пополам, верхнюю половину поставили на трюмо, нижнюю – на веранду, вообще что бы то ни было перестал понимать. Позвал жену, Аллу Петровну. Спрашивает: «Вот ты, Алла,  можешь себе представить, что нашу Ленку взяли и пополам распилили? А половинки не склеиваются, сами по себе отдельно живут? Одна у тебя в комнате, другая, допустим, в прихожей?» - «Типун тебе на язык, Миша! – отвечает Алла. – Но вокруг такое делается, что я представить себе всё что угодно могу…» На роль академика я пригласил Аллу Петровну. И помню уже во время съёмок мы сидели, ждали Сашу Абдулова, который уехал себе грим делать, придумал сам…
 - С киностудии «Мосфильм» уехал?
 - Нет, снимали мы в особняке в Красной Пахре. И мне было дико неудобно: сидит Ульянов, ждет Абдулова… Я извиняюсь, а он: «Да это очень хорошо, что появилось время! Я пойду наверх попишу». Час проходит, два – тишина на площадке. Я, чтобы понять, что он там наверху может делать, думая, как бы сгладить, боясь скандала, поднимаюсь. И вижу гору скомканной бумаги на полу, исписанные его крупным почерком страницы… Он сидит и пишет. «Я завтра, - говорит, - буду выступать на Пленуме ЦК КПСС. Потому что мы ведь проиграем так! Вместе с водой выплеснем и ребенка!.. В частности, мы можем проиграть партию – не ошибки партии, а вообще партию! Вот послушай кусок!..» И начинает читать с таким нажимом ульяновским, страстью, пафосом: «И если… мы… с водой!..» А там такой Полозков был в коммунистической партии генеральным секретарем, если я не ошибаюсь. И я говорю: «Михал Алексаныч. А кому вы это читать будете? Полозкову, что ли?..» - «Какому Полозкову? - горячится он. – Пленум ЦК будет!» - «Да, - говорю, - но партию-то Полозков возглавляет…» Он посмотрел так на меня: «Сергей. Ты если не понимаешь, то и не лезь». Я говорю: «Да хорошо у вас там все написано, вы не мучайтесь, отдохните, полежите, такой прелестный вечер…» А он действительно мучается, что-то вычеркивает, вписывает, снова вычеркивает… «Да как же лежать, если завтра Пленум?!!» И на кой черт ему это было надобно?..
 - Как-то много лет назад Михаил Александрович сказал, что Высоцкий сам себя угробил – но если б не пил, не рвался бы из сухожилий, то и певец был бы другой, а то и вовсе не было б.
 - Так-то оно так… Но на кой?.. Когда был тот судьбоносный Съезд кинематографистов, Пятый…
 - На котором ваше поколение, тогда сорокалетние громили народных артистов СССР – Бондарчука уничтожали,  Матвеева, Наумова захлопывали, затаптывали и засвистывали?
 - Но про Ульянова слова плохого никто не сказал. Время было интересное. В фойе ко мне подошел один чекист и спрашивает шепотом: «Слушай, а вам всем за это ничего не будет?..» И прошел слух, что уже якобы кандидатура Элема Климова на пост председателя Союза кинематографистов согласована с Горбачёвым. Меня это, помню, страшно возмутило. Я понимал, что нельзя Элема, он же абсолютно партийный человек, демократический большевик! И во время часового перерыва я потратил бешеную энергию на то, чтобы уговорить людей голосовать за Ульянова. Потому что в той ситуации только он мог бы выбалансировать по-человечески. И уговорил огромное количество народу! Самого Михаила Александровича почти уговорил, хотя сначала он на меня собак спускал… И если бы не демократ Яковлев, которого прислал Горбачёв, чтобы железной рукой поставить Климова, то выбрали бы Ульянова – и я стал бы одним из погубителей его жизни, его таланта.
 - Но он вскоре возглавил СТД. Хрен редьки не намного слаще.
 - Не намного, согласен.
 - Но почему вы так бились за Ульянова? Он, конечно, много играл в кино, но весьма, как я представляю, далек от киношных хитросплетений и «тайн мадридского двора». Театр все-таки ему ближе, роднее.
 - Я бился за Ульянова потому, что более честного человека в общественных, общественно-социальных делах, чем Михаил Александрович, я в своей жизни не встречал. Я понимаю, что характеристика глупейшая. Что может быть вообще честного в нашем историческом безумии? Но это так… И еще вот что в Ульянове на меня производило огромное впечатление: его немыслимое физическое здоровье! Мы с ним снимали сцену осмотра Булычова, когда врачи устанавливают у него рак. Я попросил его по пояс раздеться. Он неохотно, но согласился: «Надо, так надо, давай, режиссируй». Он разделся – и я просто охренел! Какой там Шварценеггер! У него было мощное, без всякой культуристской искусственной накачки потрясающей красоты тело! Потрясающие плечи, потрясающая грудь, вообще торс потрясающий! И это было дико смешно, когда консилиум, десять каких-то хануриков со стетоскопами подходили слушать и говорили: «Ой, как плохо у вас со здоровьем, совсем плохо!..» Я чуть не катался по полу от хохота, а Михал Алексаныч разводит руками, мол, что я могу, что есть, то есть. Я его спиной прошу повернуться, а спина еще хлеще! – гвозди можно было вбивать, они бы гнулись! Не помню уж, как довел эту сцену до конца – очень было смешно!.. И мне казалось, что это на сто лет. Притом Алла Петровна – железная абсолютно женщина. Я говорил, в августе у нас съемки, а она: какой август, ты что, в августе мы едем отдыхать! Что угодно могло произойти – войны, революции, катаклизмы – отдых был делом святом! Я думал: вот молодец… Я даже комплексовал, сравнивая себя, более молодого, с ним… И вот с этой последней болезнью он стал как бы на глазах таить и исчезать. Для меня это было немыслимым преображением… И вот года два тому назад отмечался 100-летний юбилей Лео Оскаровича Арнштама, с которым очень дружил Михал Алексаным и у которого я начинал. Я на «Мосфильме» устраивал фотовыставку, банкет. И позвонил Ульянову, зная, конечно, о болезни и не имея в мыслях его приглашать. Просто напомнил, сказал, что собираемся. А он: «Когда, куда надо прийти?» В общем, приехал на «Мосфильм», сказал замечательные слова. А потом… Я думаю, вставлять это не надо, но расскажу. К той разительной перемене… Прошлись мы с Михаилом Александровичем по первому этажу, потом еще с кем-то, еще… А минут 20-30 спустя, выпивая и закусывая на банкете, вспоминая Арнштама, вдруг я обнаружил, что Ульянова нет. Отправил моего сына Митю искать – и он нашел Михаила Александровича …на боковой лестнице: он упал и не мог встать, лежал… И тут я как по-особенному понял, что жизнь – штука безжалостная, не терпящая никаких примитивных разгадок, предположений, что вот сибиряк с таким колоссальным здоровьем…
   Глаза Соловьёва повлажнели. Он долго задумчиво молчал.
 - И вот еще что… Завершая «Булычова», выпивая, я водку, он – уже газировку, он и в Костроме в экспедиции ни грамма не выпил, мы поклялись работать вместе. Во мне была такая наивнейшая уверенность в том, что режиссер чего хочет, то и делает, и мы непременно будем работать, а сейчас просто так, разминались, вот впереди!.. Но в следующий раз у меня получилось только через 25 лет пригласить его на «Дом под звездным небом». Я специально для него писал сценарий, отнес ему почитать. Он позвал меня через три дня, сидели у него в кабинете вот тут на Пушкинской у письменного стола под лампой. Он говорит: «Сережа, я ничего в твоем сценарии не понял. Вообще ни одного слова. Но, конечно, я буду сниматься». И мы с ним очень нежно и хорошо отработали эту картину… Но каждый раз, с ним встречаясь, я говорил: «Михаил Александрович! Давайте поставим в театре, у вас или в каком-нибудь другом, но обязательно с вами в заглавной роли английскую пьесу «Человек на все времена». Он: «Да это через худсовет надо пробивать, то, сё…»
 - А что за пьеса? Я, честно скажу, не читал.
 - Я и сам не читал. Просто рассказывал кто-то. Но мне было достаточно названия. Потому что Михаил Александрович Ульянов – это и есть человек на все времена. И теперь уж я не буду читать этой пьесы. Для памяти об Ульянове мне будет достаточно названия».

Последнее обновление ( 10.12.2009 )
 
< Пред.   След. >
ГлавнаяБиографияТекстыФотоВидеоКонтактыСсылкиМой отец, поэт Алексей Марков