| Часть II. Глава XIV |
|
|
|
| 10.12.2009 | ||||||||||||
Страница 5 из 10 - На Ленина намекаешь? - Тут намекай, не намекай… - Не так давно, уже в нынешней, другой стране, в которой мы теперь живем, один журналист задал мне вопрос по случаю 22 апреля, дня рождения Владимира Ильича Ленина: «Хотели бы вы еще раз сыграть образ Ленина?» Такого, какого я уже играл, нет, ответил ему я. А такого, какого можно сыграть сегодня, - личность трагическую, страшную, поистине шекспировскую фигуру в его мощи, в его беспощадности, с его какой-то оголтелой верой в свою миссию, с его неистребимой жаждой власти, с его убежденностью в своем праве беспощадно уничтожать всех и любого, кто мешает ему делать то, что он считает верным, с его фанатизмом и в то же время – каким-то детским бытовым бескорыстием… - Ну, бескорыстие его – тоже вопрос спорный. Говорят, он любил красиво пожить: отдыхал в Ницце, пока Надежда Константиновна 30 000 писем зашифровывала, а в швейцарском Монтре, где потом Набоков поселился, место райское, мне недавно рассказывали, что пиво он предпочитал самых дорогих сортов и закусывал самыми изысканными морепродуктами. И исключительно на самом дорогом авто того времени ездил, «Роллс-Ройсе», и костюмы шил у модных немецких портных на партвзносы товарищей… - Я думаю, это все ерунда. Мне в Швейцарии тоже приходилось бывать. В Цюрихе переводчица рассказывала, что до сих пор сохранился его счет в банке. И там копейки какие-то, несколько франков… Да и не в этом дело. Конечно, сыграл бы. Пока мог. Но не нашелся пока у нас Шекспир или Достоевский – чтобы описать жизнь Ленина. Трагическая фигура!.. Его отношения с Инессой Арманд… Да хотя нэп: это трагедия была для него – отступить от собственной веры, уступить – пусть и на время – капитализму. И никому не было известно тогда, можно ли будет остановить это отступление, и ведь как он пошел, какие набрал обороты – тот треклятый капитализм. Но таков был масштаб этой личности, этой воли, что он не побоялся отступить. Так же как и при заключении Брестского мира, он ставил на карту все. На тактическую карту. И выигрывал стратегически. - Лучше бы, конечно, проиграл. - Да кто знает, лучше, хуже… - Вы хотите сказать, что могло быть и хуже? - Могло быть все. А последние его трагические годы: уже теряя память, теряя речь, он начал понимать, что не туда поворачивает его дело, вырывается из его рук власть. А у него уже не было сил переломить курс этого гигантского корабля под названием «Россия», как он это делал раньше. Для человека столь мощной воли и интеллекта, жестокого, как Савонарола, со стальной хваткой, я уверен, было мучительнейшей пыткой понимать все это и не иметь возможности не только действовать, но даже просто говорить или писать. Какая же это была трагическая ситуация… Такую роль сыграть – это было бы, конечно, счастье. Но не судьба… - А вы ведь много раз играли Ильича? - Играл. Как заметил Сергей Аполлинарьевич Герасимов: «Спроси у любого главного режиссера театра: есть ли у него актер на роль Чацкого, Гамлета, Отелло? Редко кто скажет, что есть. А вот почему-то на роль Ленина в любом театре актер найдется». До абсурда все было доведено, особенно в пору подготовки к 100-летию со дня рождения Ленина. Тогда наступило совершеннейшее половодье исполнителей роли Ильича. В каждом из 365 театров страны шли спектакли с Лениным! Это было неукоснительное требование, приказ. И 365 актеров, картавя, бегали по сценам, закрутив руки себе под мышки, наклоняя голову, лукаво прищуриваясь… Было и такое: актер в гриме Ленина садился около елки, к нему по очереди подходили девочки и мальчики и снимались рядом с любимым дедушкой Ильичом. - Сейчас это в порядке вещей – разгуливает несколько Лениных по Арбату, у Исторического музея, на Воробьевых горах – иностранцы в обнимку с ним фотографируются с удовольствием. - Да, видел. Гадко это… - Почему? - Потому что, повторю, это наша история… Но ты представить себе не можешь, какое количество Лениных и Сталиных ходило тогда по коридорам «Мосфильма»! В буфете в очереди иной раз стояло по пять-шесть исполнителей этих ролей. - Но, на ваш взгляд, сегодняшний, который из ваших Лениных более близок к реальному? - О себе трудно говорить. Никаких открытий, естественно, я сделать не мог. Не в моих то было силах. Как не по силам и времени моему. Но я все же старался убрать их характера Ленина ту навязчивую улыбчивость, добротцу, простотцу, мягкость, какую-то подчеркнуто назойливую человечность, который будто в нос зрителя тыкали и внушали: видишь, какой человечный, а ведь гений… Мне хотелось пожестче сыграть. Не случайно товарищи негромко так, чтобы до иных ушей не дошло, говорили: «Что-то он у тебя больно жесткий, непривычный». А размышлял я, работая над тем же «Человеком с ружьем», просто: не мог он в ночь переворота, когда решалась судьба и России и его самого, быть милым и улыбчивым, «самым человечным». Или, точнее сказать, я не мог себе представить, чтобы Ленин в ту ночь был вот таким. Мне думалось, он в те часы был предельно сосредоточен и напряжен. Точно кулак сжат. Стиснуты челюсти последним напряжением воли!.. Я подходил к солдату, брал за ремень винтовки и, весь в напряжении, не предлагая, как другие многочисленные исполнители, никаких чаев-кофеев, спрашивал: «Так пойдут воевать или не пойдут?» Ему жизненно важно было знать, пойдет солдат с революционерами или не пойдет, победит революция или нет. Вот суть этой довольно-таки примитивной сценки. Тем не менее, несмотря на свою примитивность, она вошла в историю русского театра как некое открытие, что ли, в подаче роли Ульянова-Ленина… Кстати, я вот о чем подумал. А ведь никогда прежде царей на сцене не изображали. Должно быть, считалось кощунственным. Как так: какой-то актеришка, скоморох или артисточка – а профессия наша в глазах знати выглядела почти непристойной – выйдет на сцену Большого, Малого, Александринки или Мариинского и станет изображать императора всея Руси?! Да и зачем его вообще изображать, когда вот он, существует вживе. Запечатлеть Екатерину Великую на парадном портрете – это одно, но представить ее на сцене какой-то актерке без роду без племени, которую после спектакля везут ужинать и «танцевать»!.. У нас же при жизни Сталина сотни «Сталиных» выходили, попыхивая трубкой и коверкая под грузинский акцент русский язык, на сцену. Мы разыгрывали в те годы что-то вроде мистерии наподобие той, что разыгрываются католиками в дни религиозных праздников. Играют, ритуально точно повторяя сценки из Библии, сюжеты, оторванные от истинной жизни, но освященные церковью… - Мне кажется, больше было даже от язычества. - И был «Брестский мир» - спектакль первых лет перестройки. По пьесе Михаила Шатрова, пролежавшей «в столе», как тогда говорили, лет двадцать, мы поставили его с Робертом Стуруа, замечательным, мирового масштаба грузинским режиссером. Там действовали Троцкий, Бухарин, Инесса Арманд… - Помню, там и у Аллы Петровны Парфаньяк была роль – Крупской, она весьма проникновенно восклицала, пытаясь вас удержать: «Володя, куда ты?!» - Мы со Стуруа старались быть предельно скромными, тактичными и ненавязчивыми. Но всем было понятно, что эта женщина – Инесса – нравилась не просто человеку, мужчине, ею был увлечен в своем роде гений. - Вы все-таки считаете его гением? А как же пушкинское – о том, что гений и злодейство несовместны? - В своем роде, я сказал. Но и нельзя же отрицать, что этот человек, неважно, кто там у него были предки, калмыки, немцы или евреи… - Вы уверены, что неважно? - Он произвел в истории потрясающую воображение перемену декораций, перемену, придавшую всему миру, его социуму иной вид, иной смысл! И совершить такое мог только в своем роде гений. - Не очень, честно говоря, я понимаю, что такое «в своем роде», но давайте вернемся к спектаклю, поставленному Стуруа. Кстати, будучи в Грузии, я был поражен огромным количеством ваших поклонников и искренних друзей… Любите Грузию? Не жалко вам, что это давно уже заграница? - Как же ее не любить? И как же не жалеть?.. Когда репетировали «Брестский мир», думали, что потрясем публику, еще бы: Троцкий, Инесса Арманд!.. Но начался информационный бум, все уже написали ко времени премьеры в газетах, рассказали по телевидению… - Так уж и все! И о Троцком до сих пор известно далеко не все, и уж тем более о романе Ленина с Арманд. Вы знаете, например, что однажды он ночью на дрезине к ней помчался сломы голову из Питера в Пушкин? - Правда?! – как-то едва ль не по-юношески улыбнулся Михаил Александрович. - Не знал. - А про их любовь в Швейцарских Альпах? - Ничего этого в спектакле не было. И вообще спектакль был большой культуры, хотя некоторые морщились, а то и возмущались. Одно время «Брестский мир» пользовался большим успехом. Мы возили его и в Аргентину, и в Англию, и в США, полмира, можно сказать, объездили. Он шел в синхронном переводе, и, к нашей радости, его понимали и принимали хорошо. Тогда был разгар перестройки, огромный интерес к нашей стране во всем мире. Одни вопросы были в глазах наших зрителей и собеседников на многочисленных встречах: что у вас там творится?.. В рецензии одной из лондонских, кажется, газет так и написали: спектакль дает возможность понять, что происходит в России, более чем сотни газетных статей. Через актеров, через их действо на сцене. - Интересно, а тезке вашему, Горбачёву спектакль понравился? Он видел его? - Конечно, я приглашал. «Брестский мир» он не принял. Видимо, сказалось восприятие партократа. Впервые на сцене вместе с Лениным, как бы даже на равных – Троцкий, Бухарин… Видимо, это не укладывалось в голове, задевало «однопартийную душу» генсека, первого и последнего президента СССР… «…Сколько лет уже перестройка идёт, пора, тёзка, пора, друзья мои, начать всерьёз возвращаться к ленинским нормам! – говорил раскрасневшийся Михаил Сергеевич Горбачёв, в слове «начать» упорно делая ударение на первом слоге, по-деревенски громко прихлёбывая чай из чашки; вокруг сидела труппа Театра имени Вахтангова почти в полном составе, по правую руку от Генерального секретаря ЦК КПСС – народный артист СССР, художественный руководитель Театра имени Вахтангова Михаил Ульянов, пригласивший Горбачёва на спектакль «Брестский мир» в постановке Роберта Стуруа. – Вот ведь как судьба распорядилась! – дивился руководитель страны, в лысине которого отражалась хрустальная люстра. – Он Ульянов – ты Ульянов, и ты его на сцене представляешь… Но согласиться с тем, как он показан, с тем, что он таким был – не могу! У Ланового – Троцкий, это да, поверю. И Бухарин Филиппенко – да, комично, но правдиво. Но Ленин, тёзка, ты уж меня извини – не мог вождь, гений быть таким!.. Кричит, бушует, сомневается и даже стульями он у тебя швыряется… Нет, не согласен. Если интересно моё мнение. На Ленина равняться надо. Возвращаться к его принципам, забытым за последние десятки лет!.. А сцена, где Ильич становится на колени перед Троцким – ну совсем уж ни в какие ворота! Отвратительная сцена! Быть такого не могло!.. – Горбачёв, мягкий либеральный Gorby свирепел на глазах и почти кричал на Ульянова. – Ты же целую эпоху, веру нашу перечёркиваешь! Я всё понимаю, но ты ж советский, русский мужик, сибиряк! Этак мы страну угробим, которой всем обязаны, что имеем!.. - …Яростный, резкий был спектакль, - вспоминал не без фрондёрской какой-то удали и удовольствия Ульянов. - Однажды я сам даже стал жертвой этой ярости. Там, в конце уже, Ленин в сердцах метал стул. Стул был венский. А венские стулья нынче дороги. «Вы, - говорят мне наши работники-декораторы, - все стулья у нас переломаете». Я – им: «Так сварите железный». Сварили. И я, как обычно, ахнул от души… |
||||||||||||
| Последнее обновление ( 10.12.2009 ) | ||||||||||||
| < Пред. | След. > |
|---|