К светлой воде липнут жидкие клочья тумана. На Реке никого, кроме высокого парня в летчицкой фуражке. Соединив колени и расставив ступни, Ксения опускается на широкое бревно. Кузьмин садится рядом, закуривает.
– Хоть бы рыбешка какая плеснулась, – говорит он растрескавшимся от долгого молчания голосом. – Есть что-нибудь? – спрашивает у парня.
– Мелочь, – отвечает тот басом.
Ксения прикуривает, но выбрасывает в воду почти целую сигарету, накрывает колени руками и кладет на них подбородок. Сигарета быстро разбухает, расклеивается. Достав из внутреннего кармана куртки пузырек «Дэты», Кузьмин слегка обрызгивает Ксению, потом густо намазывает себе шею, лицо, руки. Мошка в безветренный вечер свирепствует, но Ксения ее почти не замечает.
– Говорят, что людей с сильным биополем комары не кусают. У вас, должно быть, сильное биополе.
– Спасибо за комплимент, – улыбается Ксения и, помолчав, спрашивает: – А почему журналистику называют второй древнейшей профессией?
Кузьмин хочет шутливо ответить что-то, но молчит; крепко трет ладонью щеку.
На том берегу расстроенно бренчит гитара; с горы на плавник высыпает компания парней лет по семнадцати-восемнадцати. С ними две девушки; одна из них в светлых, сильно расклешенных брюках. Минут через пять появляются Олег и Саша. О чем-то разговаривая, они спускаются на бревна и подходят к шлюпке. Гитара умолкает. Олег подтягивает шлюпку и прыгает в нее.
– Э-э-э-у! – как бы пробуя эхо, негромко кричит он отцу и Ксении. – Мошка уже вами поужинала?
– Чего орешь, кабан? – слышится из толпы.
Олег не отвечает.
– Не слышал, что ли? Ну-ка, извинись!
– Перед кем, чувачки? – с иронией в голосе интересуется Саша; он стоит в нескольких шагах от шлюпки и что-то перекладывает в сумке; он спокоен.
– Перед девушками.
– За что же, чувачки?
– Как он нас назвал? Семен, ты слышал, как он нас назвал?
– Ты что, терпеть будешь, Семен? – спрашивает девушка в белых брюках.
Один из парней подходит к Саше. За ним еще двое. Потом еще один.
– Ребят, серьезно, он же не вам крич... – Саша уворачивается от удара кулака, бьет головой в чье-то лицо, но тут же налетает на другой кулак и, поскользнувшись, падает на спину. Его бьют ногами в голову, с хрипом: «Ах ты, сука!» – несколько раз в живот, в грудь. Саша вскакивает на ноги, принимает стойку, но, не успев ничего сделать, снова поскальзывается, его бьют: «Боксер, да? Боксер, да? Ребят, может, не трогать боксера? Убьет еще! Страшно как! Боксер, да? На, н-на тебе без всякого бокса, каратэ, по-простому...»
Двое парней бросаются к шлюпке.
– Цыц, пацан, сиди спокойно! – в руке одного из них что-то сверкает; Олег, поднявшись было, снова опускается на сиденье, а затем, ткнув кого-то веслом в живот, выпрыгивает на плавник, уворачивается от кулака, точно попадает ногой в пах – раздается фальцетный вой бритоголового; Олег бросается к Саше, которого бьют лицом о бревна... Весло у Олега вырывают, сбивают с ног; схватив за ремень, окунают по пояс в воду и швыряют между плавником на песок.
– Ну-ка, прекратите немедленно! – кричит Кузьмин. – Мерзавцы! Мили-и-и-ция-я!
– Хватит с них, – говорит девушка в белых брюках. – А то понаехали всякие...

ОЛЕГ
(ИЮЛЬ 1980 ГОДА)

«Здравствуй, милая моя Ксюшенька! Прошло уже двадцать два дня и пять с половиной часов. Ползем со скоростью черепахи с Галапагосских островов...»
Олег сидел, прислонившись спиной к ели, положив листок бумаги на планшет Никифора, и, отгоняя мошку, которой уже досыта наглотался, писал Ксении первое письмо из первой в своей самостоятельной жизни экспедиции.
«...Третьего дня переплыли на другую сторону водохранилища, провели последние замеры, сделали пробы и после обеда отдали концы. За два дня прошли вверх по течению километров тридцать. Сперва выяснилось, что Никифор забыл на месте последнего лагеря теодолит. Вернулись. Потом заклинило поршень в машине. Пять часов загорали на болоте и чуть не взбесились от мошки. Никифору захотелось свернуть в одну из горных речушек – тайменя ловить...»
Олег был доволен экспедицией. Главное сделали: определили гидрологические зоны.
В некоторых местах промежуточной зоны волны разбили, размыли берег. Средняя величина отступания бровки берега в глубь материка около четырнадцати-пятнадцати метров. Максимальная – двадцать семь. Но на северо-западном берегу не были, к Бурхуктаху, карасевому озеру, не поднимались. Там, вполне возможно, и больше.
Профессор постоянно говорил и писал об искусственных пляжах. Это благодаря ему еще на стадии проектирования Вибирского водохранилища предусмотрели создание многокилометровых искусственных пляжей. Теперь пляжи используются как курортные и одновременно защищают от размыва берег и железнодорожное полотно. Профессор был уверен, что надо учиться у моря, потому что гидроэнергетике сотни лет, а морю – миллионы.
Аласохшское водохранилище уже почти заполнено, думал Олег, но еще не совсем поздно говорить об искусственных пляжах. Особенно со стороны Бурхуктаха, где карасевое озеро и несколько поселков. Надо будет как следует все рассчитать после экспедиции...
«...Позавчера поймал первого в жизни тайменя, – писал Олег Ксении. – Тридцать два с лишним! Похож на твою любимую директрису из «Сибири»...»
Олег улыбнулся, вспомнив, как общался с директрисой Гарик Владычин. У него еще с Магадана с ней дела, что-то с дефицитом, но что именно, бог знает. Гарик о делах не говорит. Это у него профессиональное. Спросишь, а он в ответ: «Молодой конек щиплет весело колосья. Отдых на пути».
Пока оформляли накладные, он щипал не колосья, а директрису, что-то пошептывая, подмигивая, намекая на прошлые веселые дела; директриса то белела, то багровела, боясь раскрыть рот. Должно быть, много они в Магадане наворовали. Да и теперь в Среднеярске Гарик заработал себе «на рис». «А я – человек простой! Только вьюнок расцветает, ем свой утренний рис». Ему хорошо, как он считает, и северяне улыбаются, уплетая молдавскую черешню, которую в Среднеярске многие и не видели никогда.
И директриса, должно быть, хватанула. Черт с ней! Не писать же на нее. Посадят рано или поздно, никуда не денется. А Гарика, в котором столько уверенности, будто он под защитой ООН, она боится. Такие, как она, боятся, значит, уважают. Какой ужин закатила, а! «Ксюшенька, девочка, как жаль, что ты от нас ушла, у-тю-тю-тю...» Это когда увидела их с Гариком. А с Гариком на «вы», только по имени-отчеству, хотя старше его на двадцать четыре года.
«...Соскучился катастрофически. Апокалипсически. И утром, и днем, и вечером, и ночью думаю о тебе...»
Что бы я ни делал, думаю о Ксении. И никогда в отношениях с собой я не был более искренним. Я думаю о ней, забывая и себя: свои чувства, мысли, мечты, воспоминания. Кажется, все во мне – ради нее, ради того, чтобы поскорей ее увидеть, каждую минуту знать, что у меня есть Ксения.
Я, который еще полтора года назад читал книги о любви, смотрел фильмы, слушал рассказы, даже верил, что в принципе это возможно, но с другими, не со мной; я, всю жизнь пытающийся все вокруг и прежде всего себя, свой мозг, нервы, силы, память, чувства, инстинкты подчинить строго продуманной системе, в которой все должно быть четко, рационально, необходимо; я, самый умный (если, конечно, напрячься, включить все свои потенциальные возможности, на что я, безусловно, способен при необходимости, а кто в двадцать с лишним лет в глубине души в себя не верит, тот или посредственность, или пусть первый бросит в меня камень), самый логичный, самый энергичный, смелый, я, Кузьмин Олег Игоревич, год рождения 1953, русский, член ВЛКСМ, холост, образование высшее, – я встретил человека, женщину, без которой уже не представляю себя самого. Не могу.
Начинаю об этом думать – и элементы моей системы перемешиваются беспорядочно, как частицы в броуновском движении, растекаются, растворяются, улетучиваются и расщепляются на атомы.
Еще в первый день в ресторане, когда она подошла ко мне и сказала: «Меню, пожалуйста», – я почувствовал в ней что-то такое... какую-то необычность... какую-то тайну... Или сам придумал, потому что она нужна была мне? Теперь не поймешь, настолько вжилась в меня эта тайна, а не было бы ее – не знаю, пришел бы я еще раз в «Сибирь»?
Некая тайна, как говорил Достоевский о Пушкине...