Официальный сайт журналиста и писателя Сергея Маркова.
Продолжение Версия в формате PDF Версия для печати Отправить на e-mail
17.11.2009
Оглавление
Продолжение
Страница 2
Страница 3
Страница 4
Страница 5
Страница 6
Страница 7
Страница 8
Страница 9
Страница 10
Страница 11
Страница 12
Страница 13
Страница 14
Страница 15

– Я... хорошо поживает... – судорожно усмехаюсь. – Поймал пять коряг и несколько водорослей.
– У вас есть спички?
Вытаскивая из кармана спичечный коробок, вижу, что все еще стою одной ногой на ветке; шагаю по откосу вниз, камешки, обгоняя друг друга, катятся в воду.
– А может быть, вообще его здесь нет? – спрашивает.
– Кого?
– Тайменя.
– Нет, должен быть. А где же он, если не здесь? И ленок должен быть, и хариус. Хариус, правда, ловится на червя, а червь на мерзлоте не живет. Надо было из Сарандыга привезти.
– Откуда? – переспрашивает Ксения; замечаю, как вдруг белеют ее губы.
– Из Сарандыга.
Приподняв руками волосы, она закрывает глаза и, откинувшись на спину, подставляется последним лучам. Быстро свинчиваю телевик, ставлю широкоугольник, долго не могу поймать резкость, навожу, – не глядя, Ксения закрывает объектив ладонью.
– Из Сарандыга... – зачем-то повторяю. – Надо было привезти.
– А помните, что вы в первый день нашего путешествия говорили?
– Я?
– Вы... На обрыве над морем стоит девушка, приподнявшись на цыпочки, и держит в руках заходящее солнце. Моря здесь нет, но может быть, поворот речушки...
Ксения встает.
Бормочу что-то невнятное.
Балансируя руками, осторожно ступая по камням, она идет к откосу.
– Здесь?
– Нет, правее... Да, вот так. Плечи немного назад, руки чуточку выше... – говорю, вытаскивая ДС-4 и заряжая кодаковскую слайдовую пленку; вот что значит профессионализм: сердце чуть из горла не выскакивало, но пара-тройка кадров – и возвращается олимпийское спокойствие; работа есть работа. – Шажок назад и влево, а смотреть в мою сторону, и волосы, пожалуйста...
Потом снимаю Ксению по щиколотку в воде цвета морса из голубики; меняю множительные линзы и фильтры; прошу закинуть волосы за голову и держать так, полоская в солнечных бликах; прошу повернуться вполоборота, спиной, присесть на камень...
Она охотно делает то, что прошу. Но вдруг подходит, останавливается в двух шагах – и выплескивает в мое лицо свои зрачки, залившие всю радужницу... И вздрагивает, качается, кружит все, плывет куда-то вверх, вверх... вниз...
Как не расколотил камеру о камни? Как не разбился сам? Какой-то обрывок кадра, вспышка, темнота... что-то шепчешь, сходя с ума...
– Ты... – отвечает, – ты... ты говорил уже об этом... тогда ты мне об этом говорил уже...
И вдруг отталкивает с силой, опрокидывается на спину, – и начинается истерика: «Ма-моч-ка, ма-моч-ка, Господи ты боже мой!..»

...Или не было этого?
Кузьмин по-прежнему стоит, замерев, смотрит на ее спину с ниточкой позвонков, розовато-сиреневую в вечернем свете, и молит, чтобы русые спутавшиеся волосы блестели в солнце, пенилась, шипела лазоревая стремнина, поскрипывали лиственницы и она не разгибала коленей, сидела вот так...
Или ничего не было?
Кузьмин просыпается. Шумит река. Опускаются сумерки.
HAPPY BIRTHDAY TO YOU*

На рассвете небо затягивают золотисто-розовые нервные перья – предвестники шторма. Вот отчего трудно дышалось. Но на закрытой от ветров речушке шторм не страшен. Ксения садится в лодку к Саше, Спиридону Константиновичу и Никифору.
Кузьмин-старший меняет несчастливого «мыша» на ложку и проверяет небольшие заводи. У Олега хорошее настроение, он рассказывает о директоре института, о своей кандидатской...
В ноябре в крайкоме партии состоится специальное заседание, на котором будут обсуждаться вопросы гидроэнергетики края. Должно быть принято решение по ГЭС на Реке, после которого начнет работу комиссия. Последнее слово, естественно, за Москвой, но от решения крайкома тоже многое зависит. На заседании будут большие люди – из Госплана, из Гидропроекта, из министерства...
Олег решил во что бы то ни стало – пусть с помощью председателя президиума филиала Сердюка – добиться, чтобы заведующий лабораторией гидроэнергетики и водного хозяйства института выступил на заседании и рассказал бы о влиянии на природу Аласохшского водохранилища, небольшого, раз в сорок больше которого будет водохранилище для ГЭС на Реке. Условия одни – вечная мерзлота, тайга с ценнейшими полезными ископаемыми, лесом, озерами и реками с рыбой, какой нигде в мире больше нет, пушниной... Рассказал бы о ветрах, о том, как ниже водохранилища не стало весеннего половодья, о том, как размываются, разбиваются берега, подпирают грунтовые воды и почвы не успевают просыхать, превращаются в болото огромные территории; рассказал бы о преступном повышении нормального подпорного горизонта водохранилища для увеличения мощности ГЭС, – это создало реальную угрозу нескольким поселкам и уже загубило прекрасные земли, пастбища, лес...
Олег сделает все расчеты и по гигантской ГЭС на Реке. Будет пахать, как говорили в армии, день и ночь, но успеет. Они добьются, чтобы если и не отменили, то хотя бы отложили на несколько лет принятие окончательного решения. Добьются. И это будет его первая настоящая победа...

Лодку разворачивает, прижимает правым бортом к берегу. Кузьмин вытаскивает из уключины весло и отталкивается к середине речушки. Поклевок нет. Солнце поднимается, но все чаще высыпают перья облаков, оно уходит под них, как заноза под ноготь. Впереди, тяжело и шумно рассекая воздух, промахивают три большие птицы.
– Гуси, – говорит Олег.
– Правда, гуси? – Кузьмин жалеет, что на аппарате не было телевика; открывает кофр и навинчивает трехсотмиллиметровый, – тут же они видят крякву с утятами, переплывающую речушку.
Олег вытаскивает небольшого ленка; на дне лодки ленок сразу гаснет, из малиново-лилового делается бледно-оранжевым. Больше поклевок нет.
– Перекусим? – предлагает отец.
В мешке буханка хлеба, вяленые подъязи, банка голубичного варенья и пачка чая. Отрезав два куска хлеба, Олег аккуратно завертывает буханку в газету и кладет в мешок.
Чтобы не терять времени, рыбу запивают ломотно-студеной водой.
– Пап, а может, все-таки они свернули на том перекате?
– Нет, поверь моей профессиональной памяти. Километра через три будет завал, который мы обходили, когда поднимались. Вот эту раздвоенную излучину помню, я здесь воды в сапог черпнул.
Но и через час, и через два часа завала нет. Вымытые коренья свисают с яров. Солнце больше не показывается.
– Возвращаться надо, – говорит Олег. – Это рукав.
Кузьмин не отвечает. Закуривает. Ветер размашисто, все более разрастаясь, гудит в верху темной стены лиственниц.
– Давай до поворота. Посмотрим, может, рукав пойдет направо, снова соединится с Курынлохом?
– Так не бывает, пап.
Речушка стремится все левей и левей. Она тоже впадает в Реку, но за сколько километров от устья Курынлоха, от того места, где ждет их катер? Может быть, за пять, может быть – за пятьдесят. Возвращаться? Нет, они уже слишком далеко от того переката на развилке; мотор был поднят, неизвестно, сколько прошли они перекатов; бензина – часа на два хорошего хода, канистра осталась у Саши; лодку придется тащить на себе.
Оседает вечерний сумрак, появляется гнус.
– Хорошо еще, что ружье догадались переложить из той лодки, – говорит Олег.
Из темноты выносит на свет, в протоку Реки; лодку болтает, подбрасывает, гремят весла в уключинах, звенит пустое ведро...
На ночь причаливают к коренному берегу. Разводят небольшой костер, выпивают сладкого чая с хлебом. Ложатся на оленью шкуру, накрывшись полушубком, мгновенно засыпают.
Утром «Вихрь» не заводится; потом, надрываясь, долго вытягивает лодку из прибрежной волны. Левый берег Реки застлан мглой, на фарватере катаются крутые лохматые беляки.
В протоках, за островами, волна смягчается. Но стоит выйти на открытую воду, как «Прогресс» вздергивается, ржет, словно впервые взнузданный мустанг; волна, жесткая, ледяная, захлестывает через ветровое стекло. Мотор глохнет снова и снова. На шестой раз завести его не удается.
До коренного берега от острова, к которому в полдень прибивает лодку, не меньше четырехсот метров.
– Пап, у тебя сигареты не промокли? – спрашивает Олег, вытащив «Прогресс» на песок и отдышавшись. – Мои превратились в гречневую кашу с молоком.
– Осталась пачка. Последняя. И спички в кофре остались.
Укрывшись от ветра в ивняке, они закуривают.
– Я ведь бросаю сегодня, – говорит отец. – Ровно в двенадцать ночи.
– Ах, черт! – со всего маху хлопает себя по лбу Олег. – У тебя же день рождения, папка! – Он обнимает отца, целует в небритую мокрую щеку; целует еще, хохочет и выбегает на ветер. – Э-э-э! – кричит что есть силы, сложив ладони рупором. – Э-э-э-э, э-э-у-у! Катись оно все к че-ер-рту-у!!
Остров по форме напоминает подкову. Седые песчаные плесы, заросли калины, ивняка, ольховника; завалы принесенных из Аласохшского водохранилища и с коренного берега весенним половодьем кореньев, бревен...
Завернувшись в плащ-палатку, Кузьмин ждет, сидя на бревне у костра, пока высохнут портянки и джинсы. Олег возится с мотором. Потом сын уходит с ружьем в глубь острова. Возвращается он быстро, – с ремня у него свешивается крыло и голова пушистой куропатки.
– Ты охотником здесь стал... Помнишь сохатого?
– Ветер на нашу сторону их согнал, – не отвечает Олег. – Если идти против ветра, совсем близко подпускают. Даже я сослепу ухлопал. Хочешь? – он протягивает отцу двустволку.
Олег принимается потрошить куропатку, а отец уходит с ружьем.
Чем дальше от берега, тем тише становится. Песок мягкий и белый, покрытый волнистой рябью. Ивовые стволы, прямые, тонкие, похожи на бамбуковые.
Обогнув завал, Кузьмин спускается по откосу и идет вдоль ручья. Метров через сто ручей сворачивает вправо, к затоке, а влево тянется прямая, словно нарочно посаженная, аллея; в конце ее, перед длинной глубокой воронкой, Кузьмин почти натыкается на куропатку. Нахохлившаяся, похожая на тряпочную бабу, которой накрывают чайник, куропатка дремлет под раскидистой ивой.


Последнее обновление ( 13.01.2011 )
 
< Пред.
ГлавнаяБиографияТекстыФотоВидеоКонтактыСсылкиМой отец, поэт Алексей Марков