...Как-то в сумерках – только пригнали коров – к дому соседей подъезжает синий милицейский газик с решетчатыми окнами. Тетя Нюра рыдает и проклинает мужа на все село. Дядя Толя выходит из дома ссутулившись. Высокий рыжеусый милиционер что-то говорит ему и подталкивает в спину. Родители поспешно уводят детей. Мы с папой стоим возле скамейки за штабелями дров. Перед тем как подняться по лесенке в кузов, дядя Толя оглядывается на голубятню... Я жду, что он посмотрит на меня. Но он не смотрит.
– Пойдем, сынок, – говорит папа и берет меня за руку. – Видишь, как бы веревочке не виться...
– Теперь на полную катушку впаяют за рецидив, – глухо бормочет кто-то из мужиков. – Все Толеньке припомнят: и рыбнадзора, и девчонку, которую он полотенцем удушил, насилуя… У нас на зоне таких мигом опускали. Или мочили.
Я смотрю на растворяющиеся в пыли красные фонари газика... Я чувствую себя виноватым во всем.

                                                       2. В росистых лопухах

С пяти часов утра бродили мы по лесу, по оврагам и болотам. Ночью дождь прошел, и запах теплой влажной хвои, мха, листьев августовских пропитал нас, солнце утомило, и теперь на берегу лагуны сбросить сапоги, и сморщенными, словно мамины ладони после стирки, пятками, ступнями гладя шелк травы росистой, прислушиваться к плеску в камышах, к пичуге, и смотреть на мягкие комочки звезд, озябшие в холодной черной глубине, и ни о чем не думать...
– ...Снова загулял, – вдохнув, сказал Завалкин и откашлялся, по-взрослому вздохнул, насупил брови. – Вусмерть принесут. А отойдет маненько к ночи, снова с мамкой нас вокруг избы начнет гонять...
– Что принесут? – не понял я.
– Отца. Сегодня же двадцатое. Получка. Тетя Тоня Соловьева говорила, больше не приедут дачники к нам. Мать тоды в последний раз им обещала...
– Я б не сумневался... – согласился Коля Кранов, лопоухий жилистый кудрявый мальчик с римским профилем.
– А твой-то лучше, что ли? – вяло огрызнулся Женя.
– Мой-то месяц как тверезый ходит. Злой как леший, но не пьет. Давление внутри нашли и запретили.
– И в получку, скажешь?
– И в получку.
– Помнишь, дядя Митя Деревянкин свой сарай снес той весной?
– Да, помню. Окружили, завалить хотели, привязать... Здоров, как бугаина. Хрипел, когда ему на горло дядя Вася наступил. «Сожру всех, с-суки!!» Помнишь, его тоды как следовано штраханули. Тетя Зина бегала, вопила... А в июне, мы уже купались, восемь ребер шофера переломали и ключицу ему высадили... Из больницы вышел – разве жисть?
– Какая жисть... Но я слыхал, что только пять. Их у него вообще, что ль, вытащили?
– Ну дура-ак!.. Как может человек без ребер?
Камушек в траве ногой нащупав, я пальцами швырнул его – он бултыхнулся коротко, и стало тише.
– Странно, что лягушек нет, – сказал Завалкин.
– Ладно, мужики! – закинул ногу на ногу и сплюнул по блатному Лева Байдаков. – На просеку сегодня мы не попадаем. Спать-то где-то надо?
– Надо, – согласились мы и ждали, что он скажет. Лева Байдаков был лучшим рыбаком, точнее всех стрелял из лука, года три еще назад знал все ругательства и объяснял, как делаются дети. – Ну, тогда пошли.
– Куда?
– Туда, – кивнул он в сторону.
– Пошли, – мы поднялись с Завалкиным, а Коля Кранов все наматывал, наматывал свои полутораметровые портянки.
Ведра звякали уныло, и огромные резиновые сапоги визжали. По-над берегом, поросшим ивняком, мы шли, моя овчарка Бета где-то слева в темноте бежала, я посвистывал ей. Начался песок, потом опять болота, кочки, ровный свет берез и запах топи. Через полчаса мы вышли на тропинку, застучали каблуками, но она оборвалась вдруг у заросшего карьера, мы пошли правей, на холм... Трава на нем искрилась от росы, луна, разлитый всюду свет ее был пепельно-зеленым.
Я ругал себя: «Сегодня пятница, приехал папа из Москвы, арбуз привез, наверное, и дыни, виноград... Ну где же эта просека дурацкая!»
– Коль, – я спросил, – тебе что больше нравится: «дамские пальчики» или «мускат»?
– Что-что? – не понял он.
– Ну, виноград такой...
– А-а... нет.
– Что – нет?
– Не знаю. Я не ел.
– Что, виноград не ел?
– Не ел. Мать из Калинина хотела привезти той осенью, но не было уже.
– Фигня все, мужики! – загикал Лева впереди. – Вот прошлым летом мы с Володей Коновалом плутали – это да! Сохатых видели, лису чуть камнем не пришибли. Ели коноплянок. Коновал леща рукой поймал в протоке. Спали мы на лапнике под елью. Правда, то июль был, а сейчас...
– А мы с отцом однажды, – начал Женя, – на покос поехали... – Немного в стороне от леса вспыхнул огонек и тут же скрылся. Женя повернулся к нам: – Видали?
– Дом какой-то...
– Не. Не может быть, – остановился Лева. – Мы бы сверху видели.
Споткнувшись о корягу, Коля угодил рукой в трясину и рассыпал все свои грибы. Собрав их, мы пошли направо, чуть повыше – снова огонек блеснул, и гавкнула отрывисто собака. Вышли на дорогу. Бета дважды рявкнула в ответ, вдобавок порычала, шерсть поставив дыбом. Сквозь малинник, по трухлявым бревнам, доскам, битому стеклу – и очутились в деревушке. Насчитали семь домов. И в стороне еще темнело что-то наподобие избы.
– А где же свет?
– Уснули, видно. Хорошо б умыться, – Лева оглянулся. – Вон журавль, мужики.
Пустили первой Бету. Столб обнюхала и крыльцо, вернулась. Никого, казалось, на участке не было. Трава по пояс, и совсем заросшая тропинка. Лопухи огромные. Гуськом мы подошли к колодцу. Крышка его скрипнула – Завалкин побежал обратно...
– Стой! – крикнул Лева шепотом. – Куда?
– Да не, я так... – скривил лицо Завалкин.
Потихоньку все умылись.
– Жрать так хочется, – сказал я. – Может, яблоки посмотрим? Коль, ты в темноте как кошка видишь...
– Только тихо! – Лева поднял палец.
Мы тряхнули дерево, и в траву глухо стали падать яблоки. Они были холодными, росистыми и кисло-сладкими. От них сводило челюсть под ушами. Сок шипел и пенился во рту. Мелькнула чья-то тень – мы замерли; перехватило дух, остановилось сердце...
– Показалось вроде... – прошептал Завалкин.
– Ладно, поглядим внутри...
– Ну, Лев, я не пойду, – сказал Завалкин.
– Говорю, пошли все вместе! Скажем, заплутали, переночевать...
Крыльцо было высоким. Лева тихо потянул за ручку, дверь открылась. Мы прислушивались с полминуты.
– Мать мне говорила, – Коля Кранов был еще на улице, – года три назад к священнику Васильевской залезли...
– Что?!
– Там что-то скрипнуло, кажись...
– Есть кто-то...