Официальный сайт журналиста и писателя Сергея Маркова.
У нас на Волге Версия в формате PDF Версия для печати Отправить на e-mail
13.11.2009
Оглавление
У нас на Волге
Страница 2
Страница 3
Страница 4
Страница 5
Страница 6
Страница 7

У НАС НА ВОЛГЕ

                                                                  1. Щука

– Сын-о-ок! Роса давно выпала. Быстренько вставай и умывайся. Только не шуми, все спят еще. Слышишь?
– У-гу...
– Давай по-армейски.
Перед рассветом ровное широкое дыхание сосен, влажных лопухов, некошеной травы замирает, словно в последний раз, до самых глубин вдохнув теплого ночного воздуха. Делается так тихо, что если вслушиваться, то покажется, будто вообще ничего нет. Раз, два... и боязно произнести «три». А может быть, и самого тебя нет?
– Так не годится... – снова папин шепот. – Полчаса уже прошло, а ты храповицкого задаешь. Старшина бы давно уже влепил тебе два наряда вне очереди. Ну что, спать будешь?
– С тобой иду, – бормочу я чужим, хриплым голосом, не открывая глаз. – Сейчас встану, – и молю про себя, чтоб две минуточки он дал еще поспать.
– Ладно, спи, разведчик. Только уж больше не просись на зорьку.
Какое счастье лежать под теплым одеялом. Все в доме и вокруг держит еще тот последний ночной вдох. Раз, два, три... Вода в умывальнике ледяная. Ломит зубы, изо рта падают тяжелые «помориновые» капли и расплываются на росистых лопухах. Папа наливает мне большую чашку душистого чая, делает бутерброд с колбасой...
Через десять минут мы шагаем в ногу по песчаной лесной дороге. Постукивают свинцовые грузила об удилища спиннингов, путаются друг с дружкой снасти удочек. У папы в свободной руке капроновый чулок с муравьями, у меня – консервная банка для червей. Одеты мы одинаково: кирзовые сапоги, широкие синие брюки, рубашки-ковбойки. Только ростом папа в два раза выше. И у него борода.
Солнца еще не видно. Мы выходим к шоссе и останавливаемся на обочине, любуясь, как до самого горизонта по асфальту стелются облака лазурного тумана. Папа глубоко вдыхает, я стараюсь вдохнуть еще глубже.
– Ну как, – спрашивает, – не жалеешь, что проснулся?
– Не жалею, – отвечаю я.
Червей мы копаем в нашем старом месте, между тремя березами. Сонные, блекло-розовые, они покорно вытягиваются из жирной земляной черноты. По топи, по бурым полусгнившим доскам мы пробираемся сквозь ивняк на берег Чертова болота – мелкого, заросшего осокой залива большой Волги. У нас две лодки: чтобы удобнее было бросать спиннинги, мы попросили у соседа дяди Толи запасную плоскодонку. Я с грохотом роняю тяжелую ржавую цепь на нос лодки, и кажется, проснется вся река; папа невольно качает головой; но тишина слипается. Лишь перешептываются камыши, и по студеной воде скользит колючая рябь.
– Наперегонки? – он ловко всаживает весла в пазы уключин.
– Согласен! – кричу я и первым же гребком обдаю себя с ног до головы.
Мы встаем на якорь в небольшой заводи. Отдышавшись, я разматываю удочки, насаживаю на крючки червяков, как учил папа – пронзая тугое колечко, – поплевываю: тьфу, тьфу, ловись, рыбка большая и маленькая, и забрасываю поближе к траве. Папа не признает магазинных поплавков и ловит на гусиные перья. Мне больше нравятся пластмассовые. Я напряженно слежу за ними. Две робкие поклевки, – вытаскиваю длинную кудрявую водоросль. Кругленький, с короткими сильными лапками паучок отвлекает внимание. Он пытается выбраться из круга, образованного леской на воде; ткнувшись носом, поворачивает в обратную сторону, разгоняется, рассекая головой воду, снова налетает на леску... Я приподнимаю удилище, и крупная светлая капля хлопает жучка по коричневой спинке. Он замирает на мгновение – и, очумев, быстро уносится в камыши. С берега прилетает чайка и кружит, глядя на меня то одним, то другим глазом. Убедившись, что лодка совсем рядом с гнездом, кричит гневно, потом жалобно, умоляюще. Не сматывая удочек, я вытаскиваю якорь и отгребаю ближе к Волге, в Никитин пролив. Там намного глубже, якорного каната едва хватает. Поплавки приходится поднять по леске.
Сосед дядя Толя рассказывал, что пролив этот назвали в память инспектора рыбнадзора Никитина, которого много лет назад браконьеры здесь утопили. Дядя Толя ненавидел браконьеров, и, когда начинал говорить о них, мама уводила меня в дом. Однажды я спросил дядю Толю, кто же такие браконьеры. Он с недоброй усмешкой ответил, что те, которые не уважают закона.
– Но и сетями ловить не по закону.
– Конечно, – ласково смотрел дядя Толя на свои длинные сети, сушившиеся перед домом. – Но это не браконьерство. Если закон уважать.
– Как это? – не понимал я.
– Вырастешь – поймешь.
Тому, что про дядю Толю рассказывали, – глухой старик Шувалов утверждал даже, что «он и порешил рыбнадзора», – я не верил. Я каждое утро видел, с какой любовью кормит дядя Толя голубей, чистит свою голубятню. Ребят он угощал лучшей в селе московской грушовкой и белым наливом, несмотря на скандалы, которые закатывала тетя Нюра. Рассказать ему можно было все, советы его были верными, и давал их дядя Толя серьезно, как взрослым.
...Клев начинается, когда солнце уже довольно высоко над синей полоской леса. Первым вытаскиваю небольшого крепкого ершика. Без него невозможна уха. Через несколько секунд на удочку, где был насажен муравей, – хорошую, с отцовскую ладонь, плотву; потом серебряного подлещика, опять плотвицу, красноперку... Лучше всего клюет окунь: стукнет по червяку носом несколько раз, примеряясь, – и уходит поплавок вертикально ко дну; тащишь, удилище выгибается, леска гудит под его упругой окуневой тяжестью, как басовая струна. Но окуней я ловил много и на удочку, и на спиннинг. Щуку бы взять. В июне попался щуренок; шуму наделал, воду вокруг лодки взбурлил, хлопнулся о борт и ушел. Рассказал отцу, он выругал за то, что не воспользовался подсачником.
Становится жарко, и клев кончается. С полчаса еще сонно гляжу на поплавки, на стрекоз, садящихся на кончики удилищ, на золотисто-розовые кувшинки... Жужжат мухи, далеко на шоссе глухо урчат машины. Глаза начинают слипаться...
– Сынище! Подкрепиться не желаешь?
– Люблю повеселиться, особенно пожрать! – кричу я, поспешно сматывая удочки.
Слюнки текут при виде разложенных на газете влажных, еще по-утреннему холодных помидоров, небольших темных огурцов в колючих пупырышках, куска вареной телятины, густо посыпанного солью. Лодка папина уже кишит рыбой: десяток плотвиц, несколько подлещиков, две красавицы щуки...
– Ничего, сын, я чувствую, что ты сегодня возьмешь хорошую щучку, – довольно улыбается папа, разрезая яблоко. – Сердце мне подсказывает.
– Да ладно тебе, пап...
Потом мы лежим в лиловой осоке на острове, купаемся, загораем, отгоняя навязчивых слепней. Папа засыпает и громко, протяжно храпит. Я смотрю на проползающие в сторону Калинина баржи с песком, на облака, на облитую солнцем песчаную отмель...

...На Чертовом заиграла рыба, посвежело.
– Пап, а в армии разрешается храпеть?
– У-гу...
– Вставай, вечерний жор проспишь. Па-ап!..
– Сколько же я спал?
– Часа три.
– Вот это да! Храпеть, говоришь? Нет, в армии – нет. Я никогда не храплю.
– Слепней отгоняешь?
– Не издевайся над отцом. За дело. Давай теперь спиннинг покидаем. Выгребаем на середину и пускаем лодки по течению. Тебе обязательно повезет. Грести бесшумно. Дистанция – пятьдесят метров.
Лодку тихо тянет по течению. Проверяю заводи и небольшие, чистые от водорослей пятачки. Катушка с американской леской, которую подарил папа, работает мягко, беззвучно. Спиннинг у меня одноручный, но бросаю обеими руками; хорошо бросаю, метко. Вон блестит пятачок, от которого перпендикулярно ходу лодки тянется узенькая дорожка. Раз... «Байкал» с грузилом точно ложится в середину пятачка. Терпение. Вон там, у охотничьего шалаша из высохших сосенок... Нет? Ей же хуже. А здесь-то наверняка заглотит – р-раз... коряга...


Последнее обновление ( 13.11.2009 )
 
< Пред.   След. >
ГлавнаяБиографияТекстыФотоВидеоКонтактыСсылкиМой отец, поэт Алексей Марков