| Часть I. Глава XI |
|
|
|
| 09.11.2009 | |||||||||||
Страница 5 из 9 У павильона с изделиями из кожи – куртками, плащами, жилетками – в нас, в Ульянова вперился цепким взглядом из-под мохнатых седых бровей седовласый крепкий старик. Ни слова не говоря, он пошёл за нами следом, а я приотстал, контролируя карманы и сумки членов семейной делегации, как в Неаполе это делал Ульянов. Мы свернули налево – старик за нами. Направо – старик за нами. Остановились в обувном ряду – он встал неподалёку. Весь обратившись в слух – судя по позе и возрасту, был туговат на ухо. Глядя на Ульянова и будто сомневаясь, не веря глазам своим и ушам, густо поросшим седыми волосами.- Жюкав! – заорал вдруг как резанный, прозвучало это на площади, от которой лучами расходились сразу шесть торговых улочек, как «держи вора!» - Маршаль Жюкав!.. Подошёл, отдал честь, назвался кавалером Ордена Красной Звезды Иштояном Гамлетом Артуровичем. По-русски старик едва изъяснялся, но почти всё, что хотел сказать, было понятно. Пошли к нему в палатку, где он работал с внучкой, носатой приземистой черноглазой девушкой лет двадцати. Иштоян сварил изумительный кофе, внучка собрала на столик угощения: сухофрукты, восточные сладости. На стене под стеклом в рамке висела групповая фотография чемпиона СССР по футболу ереванской команды «Арарат», в центре – лучший бомбардир сезона Иштоян. Торговец объяснил, как мог, что чемпион СССР – его двоюродный племянник. Сам он не был дома с ноября 1941-го, когда из Андижана был отправлен в лыжный батальон (хотя на лыжах никогда не стоял) под Москву, обороной которой командовал Георгий Константинович Жуков. Получил тяжёлое ранение, контузию. Почти год провёл в госпиталях, а едва вернулся на фронт, попал в окружение и в плен. Прошёл четыре концентрационных лагеря, трижды бежал, а четвёртый раз – уже из лагеря советского. Бельгия, Франция, Италия… Скитался по Европе до начала 50-х, пока не разыскал дядю, и осел в Стамбуле. Женился. Кем только не работал! А теперь вот на Гран-Базаре подрабатывает к пенсии, внучка иногда помогает. Артиста, играющего в кино маршала Жукова, продолжал старик Иштоян, он сразу узнал, но не мог поверить. Какими же судьбами? Что, так просто выпустили мир посмотреть, притом всей семьёй?.. Внучка частично переводила деда на средиземноморский английский, я переводил на русский, А.П. и Лена порывались выйти, но Михаил Александрович удерживал, взглядами и знаками показывая, что неудобно будет перед человеком, столько испытавшим в жизни… Ульянов слушал и слышал людей. И этим отличался от подавляющего большинства своих коллег – лауреатов-орденоносцев-секретарей творческих союзов. Как бы ни было ему это «в лом» и даже «западло», как выразилась Елена. Вот картина, стоящая у меня перед глазами. Поздний вечер. Ульянов приехал после рабочего дня: съёмки, прогон нового спектакля в Вахтанговском, запись на радио, репетиция, встреча с министром культуры, поход в Моссовет с просьбой об устройстве старого артиста в Дом ветеранов сцены в Матвеевском, озвучание на «Мосфильме», спектакль «Брестский мир», встреча с Олегом Ефремовым и Кириллом Лавровым по вопросу судеб ВТО СССР и РСФСР… И вот, усталый донельзя, сидит он на даче в своём старом тянутом-перетянутом кресле с кружкой чая, а напротив на диване сидит женщина, пожилая, невзрачная, совсем просто и бедно одетая и что-то заунывно Ульянову рассказывает. Выясняется, что это сводная сестра дяди деверя жены троюродного брата племянника из Омска, у которой «не за что посадили сына, двадцатисемилетнего мальчишку, ещё на семь лет». И Ульянов слушает, превозмогая себя, чтобы не уронить от усталости голову на плечо, не заснуть в кресле. И что-то ещё в блокнот записывает, чтобы через секретаря Омского обкома партии или прокурора попытаться помочь. Но это – какая-никакая родственница. Слышал Ульянов и вовсе чужих людей, не умея прервать, смотреть сквозь, думая о своём, или просто послать подальше, как замечательно делали это его именитые коллеги-лауреаты, оберегая себя, экономя нервы, эмоции. «Мы были на гастролях в Омске, на его родине, - вспоминала Галина Львовна Коновалова, бессменная завтруппой Театра Вахтангова. – Сказать, что его носили на руках, – это ничего не сказать. И вот идет пресс-конференция. И встает девочка, говорит: «Михаил Александрович, я хочу подарить вам кружку с вашим портретом, я специально заказала. Дело в том, что вы спасли мне жизнь!..» Пауза. И встает ее папа. Рассказывает, что крохотную дочь его врачи приговорили – из-за тяжелейшего порока сердца. А операция стоила немыслимых денег! И когда надежды уже не оставалось, кто-то сказал: «А вот наш земляк в Москве…» Позвонили Ульянову. Он мгновенно связался с Институтом Бакулева, девочку взяли в Москву, бесплатно сделали операцию, удачно – и вот ей уже 15 лет!.. И все зарыдали в зале, смотрят на Ульянова. А Михаил Александрович смущенно так: «Я не помню». Потому что подобных случаев у него было столько!..» Даже совсем простых людей Ульянов слышал, пытаясь вникнуть в их беды. Даже бомжей у трёх вокзалов – чему однажды я был свидетелем (он, естественно, был без Аллы Петровны, которая его от всего этого ограждала и блокировала, порой весьма жёстко, а то и жестоко). И люди отвечали той же, как говорится, монетой. С превеликим трудом мы оторвались от старика Гамлета Иштояна. И ещё успели побродить по вечернему Гран-Базару, когда солнце «простреливало» торговые улочки насквозь, выхватывая изломанные криком лица торговцев, готовых на любые (почти) скидки. Тысячи базарных запахов и звуков. И всё же слышался голос боевого русского генерала: «Ч а р н о т а. Не бьется, не ломается, а только кувыркается! Купите красного комиссара для увеселения ваших детишек-ангелочков! Мадам! Мадам! Аштэ пур вотр анфан!.. Геен зи!.. Ступай в гарем! Боже мой, до чего же сволочной город! …Мелькают русские в военной потрепанной форме. Слышны звоночки продавцов лимонада. Где-то отчаянно вопит мальчишка: «Пресс дю суар!» У выхода с переулка вниз к сооружению Чарнота, в черкеске без погон, выпивший, несмотря на жару, и мрачный, торгует резиновыми чертями, тёщиными языками и какими-то прыгающими фигурками с лотка, который у него на животе. Константинополь стонет над Чарнотой. Где-то надрываются тенора – продавцы лимонов, кричат сладко: «Амбуляси! Амбуляси!» Басы поют в симфонии: «Каймаки, каймаки!» Струится зной. В кассе возникает личико. Чарнота подходит к кассе. Марья Константиновна! Л и ч и к о. Что вам, Григорий Лукьянович? Ч а р н о т а. Видите ли, какое дельце… Нельзя ли мне сегодня в кредит поставить на Янычара?.. Что же, я жулик, или фармазон константинопольский, или неизвестный вам человек? Можно бы, кажется, поверить генералу, который имеет своё торговое дело рядом с бегами?..» …Елена рассказывала об одном из ярких детских впечатлений. Отец приехал откуда-то из-за границы, где с режиссёром Наумовым и артистом Баталовым представляли картину «Бег». Страна была капиталистическая - полный чемодан фирменных шмоток. «А себе, папуль, что привёз?» - «Полный чемодан …впечатлений. Я же гулял, смотрел там на всё, страну увидел - с меня хватит. Не велики тебе джинсы?» - «Как влитые, пап! И свитер, и батничек, и куртка! Спасибо тебе огромное!..» Начинает примерку мама. «А это что за ужас? Платье? Ты меня, видать, с любовницей какой-то своей спутал!» - «Алла, ну зачем ты так?..» - «А это что за говна пирога?» - «Кофточка…» - «А это-то что за убожество, а?» - «Я же обещал тебе сапоги…» - «Обещанка-цацанка, а глупэму радость! Ну, Миша, с любовью покупал, ничего не скажешь! Во-первых, жмут. А во-вторых, вообще – прощай, молодость! Это ж надо было поискать такое говно!..» - «Алла…» - «Что – Алла? Забирай!..» - и полетели сапоги генералу Чарноте чуть ли не в голову… А потом Лена сколько ни смотрела «Бег», всё вспоминала эту сцену: как собирал отец привезённые из-за границы, разбросанные по полу вещи. Жалко было отца… |
|||||||||||
| Последнее обновление ( 18.11.2009 ) | |||||||||||
| < Пред. | След. > |
|---|