| Часть I. Глава VIII |
|
|
|
| 09.11.2009 | |||||||||||
Страница 8 из 9 х х х За обедом Михаил Александрович не проронил ни слова. Разделавшись с паштетом из гусиной печёнки и супом-кремом из диких грибов с чесночными зубчиками, он мрачно пережёвывал соте из баранины с острым соусом, брокколи и лапшой, задумчиво поглядывая на официантку. С колышущимся от смеха бюстом Оксана рассказывала Алле Петровне о том, как за ней ухлёстывает здесь немец-старпёр, воевавший под Сталинградом против наших: - Битэ-дритэ-фрау-данкэ-щён!.. По-русски трохи гутарит, в плэну у нас в Сибири быв! - Может, у тебя там был, Миш, в Таре?.. Не в духе сегодня наш Михал Алексаныч. А они таких, как вы, любят, Оксаночка!.. Я думал, как мне казалось, примерно о том же - об Оксане, Насте, о Марине, которая, слава богу, сошла с теплохода и была благополучно встречена мужем-итальянцем в Генуе. Думал о Елене. Об искушениях. Не позволил он ей стать актрисой. Хотя, конечно, в любой театральный институт, во ВГИК двери для дочери Ульянова были распахнуты. Режиссер Элем Климов, когда она ещё училась в школе, предложил ей небольшую роль в картине «Агония» о Григории Распутине. Чтобы загладить, спустить на тормозах. Потому как на роль Распутина пробовал самого Ульянова. «Когда Элем Германович меня пригласил попробоваться на Распутина, - отвечал на вопрос из зала на одном из творческих вечеров Михаил Александрович, - он рассказывал нам страшные подробности из жизни Распутина, которые холодили кровь… Такая мощнейшая роль – подарок в судьбе актёра! Но Элем искал актёра, внешне похожего на Распутина, с его белыми, страшными глазами… Я не был утвержден. Обидно! Но что ж поделать… Дальше мы с Элемом разошлись…» А Елена рассказывала, что однажды пришла домой из школы и, услышав, как отец разговаривает по телефону, обомлела. Потому что никогда его таким не слышала и не видела. Он разговаривал с Климовым. «Негромко. Но лучше бы кричал». И самым мягким в разговоре был настоятельный совет снимать в фильме «Распутин» свою дочь, если она у него, конечно, имеется. А его, Ульянова, семьи не касаться. «Отец в театр уехал, я подошла, гляжу - телефонная трубка расколота, с такой силой он её швырнул». - «Рассерчал, что на роль не утвердили?» - предположил я. - «Очень на отца это похоже… Нет, конечно. Неутверждения после кинопроб он переживал, естественно, но в себе, виду никому не показывал. Он просто запретил мне идти в актрисы». – «Запретил – и всё?» - «И всё». После блюда с сырным ассорти и крекерами, кофе и десерта - клубники со сливками, печёных яблок, дюжины видов пирожных и мороженого «Медово-миндальный сюрприз», восточных сладостей, всевозможных фруктов – объявили учебную шлюпочную тревогу. - Так неохота, - сказала Лена. – Поваляться бы у бассейна… - «Согласно Международной Конвенции участие всех туристов в учебной тревоге обязательно! - с выражением, с торжественным нажимом, точно приказ Верховного главнокомандующего, зачитал выдержку из Программы дня Ульянов. – Просим ознакомиться с инструкцией по тревоге, запомнить номер своей шлюпки, а по сигналу тревоги взять свой спасательный жилет и прийти в музыкальный салон на инструктаж». Кому-нибудь что-либо неясно? - Всем ясно всё, - пробубнила Лена. После отбоя шлюпочной тревоги, по которой пассажиры весело облачались в спасательные жилеты, свистели в свистки, делали вид, что занимают свои места в шлюпках, мы загорали возле бассейна. Я потягивал холодное баночное голландское пиво, упаковку которого по указанию Насти нам принёс матрос Мотовилов, всё время норовивший в присутствии Ульянова встать по стойке «смирно», вытянуть руки по швам. - Разрешите идти?! – рявкнул матрос, вспугнув дремавших в шезлонгах на предвечернем солнце французов, немцев, англичан. - Ступай, ступай, голубчик Мотовилов, - отослала его томным царственным жестом Алла Петровна, а Михаил Александрович поднялся, чтобы поблагодарить, пожал матросу Мотовилову руку. - В таких случаях на чай, мам, принято давать, - заметила с усмешкой Лена. - Самим бы кто дал, - отвечала А.П., настигнутая после возлияний у капитана и более чем обильного обеда жаждой, безуспешно пытаясь открыть банку пива. Я помог тёще. Ульянов тем временем, нацепив на нос очки, листал томик Н.В.Гоголя, который взял с собой в круиз, потому что предстояла запись на радио «Мёртвых душ». - Почитал бы нам, папуль, - сказала Лена. – Заодно бы и порепетировал, а? - Да неудобно здесь, что ж я буду… - огляделся вокруг Михаил Александрович. - Во-первых, они всё равно не поймут, - уговаривала Лена. – А во-вторых, и жаль, что не поймут, но мы-то поймём, почитай, ну, тихонько… Ты просто гениально читаешь Гоголя! Ульянова невозможно было уговорить что-либо прочитать в компании, это было исключено, я ни разу не слышал. Но в семье, в охотку, в настроении – случалось. - «…Читатель, я думаю, уже заметил, что Чичиков, несмотря на ласковый вид, говорил, однако же, с большею свободою, нежели с Маниловым, и вовсе не церемонился, - тихо, робко, сомневаясь, к месту ли, как бы разминая пластилин перед лепкой, стал читать Ульянов. - Надобно сказать, что у нас на Руси если не угнались ещё кой в чём другом за иностранцами, то далеко перегнали их в умении обращаться. Пересчитать нельзя всех оттенков и тонкостей нашего обращения. Француз или немец, - Михаил Александрович выразительно взглянул поверх очков на немецкую пару, полную, переваливающуюся со стороны на сторону, как утка, женщину и высокого, с военной выправкой седовласого её мужа, проходивших мимо нас со стаканами апельсинового сока в руках, - век не смекнёт и не поймёт всех его особенностей и различий; он почти тем же голосом и тем же языком станет говорить и с миллионщиком, и с мелким табачным торгашом, хотя, конечно, в душе поподличает в меру перед первым. У нас не то: у нас есть такие мудрецы, которые с помещиком, имеющим двести душ, будут говорить совсем иначе, нежели с тем, у которого их триста, а с тем, у которого их триста, будут говорить опять не так, как с тем, у которого их пятьсот, а с тем, у которого их пятьсот, опять не так, как с тем, у которого их восемьсот, - словом хоть восходи до миллиона, всё найдутся оттенки…» …Через много лет после того круиза, уже в XXI веке издавая журнал «Русский Миллионер», я познакомился с одним из наших мультимиллионеров, точнее, миллиардеров – владельцем десятков крупнейших торгово-развлекательных комплексов, рынков, казино, ресторанов, - незадолго до того купившим бывшую дачу Л.И.Брежнева на Сколковском шоссе, где мы его с семьей и фотографировали. «Понимаешь, Сергей, - за бокалом дорогущего французского вина излагал он, выходец из бедной северокавказской семьи, стопроцентный self made man, своё жизненное кредо, - ведь как происходит в жизни? Тот, у кого есть, скажем, десять тысяч долларов, и общается с теми, у кого десять, ну двадцать тысяч долларов. Тот, у кого миллион – с тем, у кого миллион или полтора. Тот, у кого сто миллионов… И так далее. А ты как думал?..» С теми, у кого всего «двести душ», он просто не разговаривал – с ними разговаривала его обслуга и его охрана. Перечитал страницу – и понял, что покривил душой. Что, в принципе, мой этот сарказм неоправдан и жалок. Потому что так было, так будет. Равный общается с равными, говорили римляне (всё-то они давным-давно сказали, даже скучно, господа). И Ульянов, уже состоявшийся, удостоенный, произведенный, награжденный, посвященный и т.д. и т.п., уже в «маршальском», так сказать, звании, общался с «маршалами» в той или иной области человеческого знания, деятельности, или, на худой конец, с «генералитетом». Дома у нас (у них с А.П. на Пушкинской или на даче) бывали такие же народные артисты, художники, всемирно известные музыканты, академики, ученые, медики, писатели, удостоенные Государственных премий его земляки-сибиряки - Виктор Астафьев, Валентин Распутин… Да и логично это, по большому счёту. А к Распутину я, молодой тогда писатель, не преминул подкатить: мол, уважаю, почитаю, не почитаете ли вы, Валентин Григорьевич, мои опусы?.. Помню, к Василию Белову там же, в доме Ульянова я обратился, посетовал, что плохо печатают молодых. Так он, небольшой такой, бородатый, с мужицкой хитринкой в глазах, с ленинским, я бы сказал, лукавым прищуром, просто, без дураков ответил (не прочитав ни одной моей строчки и не взяв рукопись, сославшись на командировку в Японию и вообще занятость, - но я-то прочитал во взоре знаменитого «деревенщика», «почвенника» плохо скрываемую и вполне объяснимую, закономерную неприязнь ко мне, зятю Ульянова, встреченному в пятикомнатной квартире в центре Москвы, тогда как он сам начинал, разгружая вагоны на каком-нибудь вологодском полустанке): писать, уважаемый коллега, надо лучше, тогда и печатать будут. Правильно, Василь Иваныч, почему-то обрадовалась моя тёща, будут, если лучше… |
|||||||||||
| Последнее обновление ( 18.11.2009 ) | |||||||||||
| < Пред. | След. > |
|---|