Официальный сайт журналиста и писателя Сергея Маркова.
Часть I. Глава VIII Версия в формате PDF Версия для печати Отправить на e-mail
09.11.2009
Оглавление
Часть I. Глава VIII
Страница 2
Страница 3
Страница 4
Страница 5
Страница 6
Страница 7
Страница 8
Страница 9

 - Утверждение, Михал Алексаныч, спорное. А однофамилец ваш? А бедный несостоявшийся художник из Вены?
 - В библиотеках громадные стеллажи заставлены книгами о Наполеоне. Но главное, может быть: ни одному историческому герою не давали столь противоположных, противоречивых, сталкивающихся оценок. Гениальный диктатор! Ты вспомни мечты князя Андрея Волконского из «Войны и мира», размышления Раскольникова: тварь я дрожащая или право имею переступить закон нравственный, Божеский… Почему же ему-то, Раскольникову, нельзя, если можно – и в миллионы раз больше! – Наполеону, тоже ведь человеку!.. Ты о Гитлере вспомнил. Это, конечно, другое. Хотя, пьеса написана была в 1936-м году, в Америке, куда Брукнер эмигрировал из фашистской Германии. В деяниях Наполеона драматург находил ассоциации со своим временем. Может, в этом и есть некая суженность, тенденциозность…
 - А вы разве не жалуете в искусстве, в драматургии ассоциации? А как же Театр на Таганке вашего бывшего однокашника-вахтанговца Юрия Петровича Любимова? Там всё на ассоциациях. Да везде, в любой пьесе, сценарии, книге… Недавно тут «Осень патриарха» Гарсиа Маркеса перечёл – мощнейшие ассоциации, притом не только с какими-то далёкими от нас латиноамериканскими диктаторами.
 - Как же я могу не жаловать ассоциаций? Сам ими жив: Ричард, Антоний… Но позиция актёра, я считаю, должна быть чёткой. Да сама наша профессия делает субъективным и наделяет чёткой позицией. Потому что актёрство просто мертво, коли не омыто животворной водой современности. Я сын сегодняшнего времени, с его тревогами, вопросами, проблемами. Я полон ими. И могу на всё смотреть только через призму этих чувств и знаний.
 - Так вот это как раз и вменяют вам ваши непочитатели, извините, в вину! Сравнивают злободневные работы Ульянова с Тарковским, Смоктуновским, Висконти, Феллини…
 - Феллини я считаю великим режиссёром. И что касается ассоциаций, то они едва ль не в каждом его кадре.
 - Но не лобовые же намёки на подлость существующей власти! Там тонкость, парадоксальность мира, его иллюзорность, философия… Ассоциации ассоциациям рознь.
 - А у меня, выходит, лобовые? – осведомился Ульянов таким тоном, что при 115 градусов Цельсия спина моя похолодела. - Парадоксально вот что – актёр, оторвавшийся от сегодняшнего дня. Кому он нужен, такой музейный экспонат? Не только актёр. Вовсе никому ничем не известный и не интересный при жизни художник, я имею в виду, поэт, живописец, музыкант, обретающий громкую славу после смерти – это великое исключение.
 - А большинство из импрессионистов и постимпрессионистов?
 - Во-первых, они были известны, конечно, уже при жизни. Может быть, картины и не покупали, потому что мода была на другое. Но их знали. А во-вторых, исключение, говорят, подтверждает правило.
 - Иными словами, вы хотите сказать, что если наши поэты Евтушенко, Рождественский, Вознесенский, художники Глазунов, Шилов знамениты при жизни, то, значит…
 - Вовсе ничего это не значит. Но особенно актёрство – дело сегодняшнее. Завтра будет завтра… Короче говоря, Наполеон притягивал меня. Мне показалось, что пьеса Брукнера даёт возможность выразить мысль, тревожащую меня. Отвратительны деспотизм, тирания, возникновение бесчисленного количества так называемых «сильных личностей», их бесовская жажда возвыситься над всеми, поработить, кем-то повелевать и диктовать свои условия.
   Мы сидели, завернувшись в простыни, на полках друг против друга. Взгляд Ульянова было трудно  выдержать. Его даже со сцены через свет рампы трудно выдержать. «В антракте  подошёл ко мне полковник, - как-то рассказывал он на даче после спектакля, -  и говорит: «Товарищ Ульянов. А что это вы мне всё в глаза, в глаза смотрите, когда играете этого своего Ричарда Третьего? А?» Я отвечаю: «Что вы, я не только вам, товарищ полковник, в глаза смотрю». – «Да нет… Вы всё время на меня внимание обращаете, в восьмой ряд, я же вижу. Вы что, хотите, чтобы я был соучастником этой вашей гнусности? Противно! Будто вы меня всё время втаскиваете в эту грязь! Даже после сцены на кладбище, когда бедную леди грязно Анну изнасиловали… Я советский офицер!» - «Ну, - смеюсь, - это, пожалуй, одна из лучших рецензий!» А он: «Не надо только смеяться, ничего смешного в этом не вижу!»
 - …Наполеон говорит: «Мой мир, каким я его вижу», - продолжал рассказ Ульянов. – Какое же проклятое это «я»! Которое, подобно лавине, разбухает, срывается и несётся, погребая под собой счастье, чаяния, мечты человеческие. Всё попирается, уничтожается ради этого «я». Сметаются все преграды, гибнет логика, смысл, правда, справедливость, законность, человечность! Не остаётся ничего, кроме «я». Сколько история видела этих раздутых «я»! Сколько крови пролито, сколько жизней уничтожено, сколько растоптанных ради ублажения этого «я»! В конце концов, все гипертрофированно раздутые личности лопаются со страшным кровавым треском! Такие вот примерно мысли кипели во мне, когда я вёз пьесу «Наполеон Первый» в театр.
 - Жуть! Так и слышен кровавый треск… И что сказали в ответ на ваш страстный монолог в поэтическом Театре Вахтангова под руководством Евгения Симонова?
 - Главному режиссёру нашего поэтического пьеса показалась слишком мелкой, поверхностной, легковесной. Другому показалось, что эта пьеса не соответствует истории. Третий не увидел меня в роли Наполеона…
 - Интересно, кто это был?
 - Не буду называть. Короче, места в планах театра для этой пьесы не нашлось. И никому оказался неинтересен Наполеон. Никому, кроме меня, не нужен. И начал я играть исключительно часто получаемую роль – «глас вопиющего в пустыне». Повопив, устав и,  в конце концов, смирившись…
 - Вот что примечательно, Михал Алексаныч: виду-то вы не показывали! Я хорошо помню те месяцы, когда вы, как потом выяснилось, мытарствовали с «Наполеоном»… Вы не ходили «свой не сам», как выразилась Алла Петровна, переживая, но по другому поводу.
 - А что ж мне близким жизнь отравлять?
 - Как это делает подавляющее, абсолютное большинство деятелей искусств.
 - И я уже стал привыкать к грустной мысли – Наполеона никогда не сыграть. Да сколько этих задуманных, вожделенных, выпестованных, но не сыгранных ролей!.. Но вдруг оказалось, что в другом московском театре происходила приблизительно такая же вечная актёрская борьба. Ольга Яковлева, замечательная, как ты знаешь, актриса Театра на Малой Бронной, давно уже болела Жозефиной. Кстати, превосходнейшая, великолепная роль. Давно и безнадёжно болела. И так сложилось – опять его величество Случай! – что у Анатолия Васильевича Эфроса появилась возможность начать репетировать пьесу, а кто-то подсказал ему, что, дескать, Ульянов вроде бы бредил этой ролью. А так как мы уже много лет договаривались что-то вместе сделать, то Эфрос и позвонил мне – я поначалу не поверил в своё счастье. Действительно, уж очень вдруг сошлись все концы, и возникла сказочная прямо-таки ситуация – как в «Тысяче и одной ночи». И началась работа. Я оказался гастролёром в Театре на Малой Бронной. Трудно, тяжко было. И свои ревновали, мол, предал, и к чужому театру, где не особенно рады были гастролёру, надо было приноравливаться. И к залу привыкать – старался говорить тише, потому что привык играть на сцене Театра Вахтангова, где в зале сидит тысяча с лишним человек и акустика отнюдь не на уровне древнегреческих театров…
 - Предлагал я вам попробовать на Акрополе, - встрял я, понимая, что время в сауне подходит к концу, а до главного мы ещё не договорили, да и вообще, честно говоря, желая поскорей закончить, выбраться наверх, где солнце, море, заграница…
 - Замечательное было время, когда мы репетировали «Наполеона Первого» с Эфросом и Ольгой Яковлевой. Но сыграли мы этот спектакль всего раз двадцать.
 - Мечтали, вынашивали, пробивали, репетировали в муках – и всего двадцать спектаклей, которые увидело от силы несколько тысяч человек, притом случайных в большинстве своём, просто купивших билеты?! Вы, Ульянов… И на плёнке не запечатлели?
 - Такая вот актёрская наша доля, - пропаренно, горьковато-кисло улыбнулся Михаил Александрович. – И то сказать: никто ж не неволил…
 - Наполеон у вас какой-то нестандартный.
 - Ориентации, как теперь говорят?
 - Ха-ха-ха!

Последнее обновление ( 18.11.2009 )
 
< Пред.   След. >
ГлавнаяБиографияТекстыФотоВидеоКонтактыСсылкиМой отец, поэт Алексей Марков