Глава VIII.  
                                                                                                   21 июля, понедельник. В море.
   Рассвет был теплым, волглым, моросил мелкий дождичек. Но взошло солнце – и Средиземное море засверкало тысячью оттенков. 
 - …Вспомнил вчера, Михал Алексаныч, - сказал я во время утреннего моциона на палубе мостика, - как Рауль Кастро вам кабана из Завидовского заповедника прислал… И как я, выпимши, рубанул ему правду-матку в глаза. Ругал себя тогда, по утру, последними словами… А теперь думаю: что в этом такого страшного, что сказал то, что думают, но не отваживаются сказать другие?
   Ульянов пожал плечами, дыша морем.
 - Я понимаю, у вас, члена ЦК, в доме и всё прочее… Но другой-то возможности уж точно не представилось бы.
 - Уж точно.
 - А там, на Кубе, действительно многие считают, что эти два брата-акробата, как говорят gusanos, черви в переводе, диссиденты, конкурентов не терпели…
 - Ты же знаешь, Сергей, как я к этому отношусь.
 - Времена меняются… Помните шахматы, которые я должен был передать от вашего имени Раулю? С маршалом Жуковым, резные, ручной работы?
 - Помню.
 - Я тогда сказал, что передал, он сердечно благодарил, но встретиться с нами не смог, улетел по каким-то правительственным делам…
 - Да, помню.
 - Я тогда не сказал вам, чтобы не расстраивать. Верней, сказал неправду. Шахматы ваши с Жуковым я передал, конечно. Но ни благодарности, ни ответа и ни привета не последовало. Вообще никакой реакции.
 - Да?.. – в лице Ульянова что-то дрогнуло, он отвернулся, дабы это «что-то» не показать, к морю, к солнцу, изобразил улыбку – но нечто от боксера, получившего очередной, уж неизвестно какой по счёту, нокдаун, уловил я в этой улыбке. – Сильные мира сего, что ж поделаешь…
 - Вы в своей тарелке себя чувствуете, когда их играете? Не такого мелкотравчатого, как этот Рауль, конечно. А настоящих вождей, диктаторов, Наполеона, например, о котором вы в Марселе говорить отказались? Кстати, из нашего с Ленкой иллюминатора была видна на горизонте его родная Корсика… Жалеете, что «Белоруссия» туда не зашла хоть на несколько часов? Дом-музей бы «корсиканского чудовища» посетили.
 - Любопытно было бы, конечно. Но не зашли так не зашли – у нас в маршруте и не было Корсики. И много чего ещё средиземноморского. Израиля, например.
 - А вы не считаете, что глубже бы, точнее сыграли Тевье-молочника, если б побывали, понаблюдали за реальными евреями, окунулись бы в среду обитания?
 - Да нет, конечно. Во-первых, туристические такие заезды ничего дать творчеству не могут. Да и не израильского я играл еврея, а нашего, исконного, домотканого… Вот ты о вождях, диктаторах моих всё спрашиваешь. И это понятно. А я люблю своего Тевье. Очень простого, неразличимого с высот империй и тронов человека, многотерпеливого, философски мудро принимающего все удары судьбы и не теряющего любви к людям… Тевье – вечный человек.
 - Вечный жид? – уточнил я.
 - Он всегда есть в жизни. Смешной со своими изречениями из священных книг, очень трогательный в своей нежности к близким… Ни Ричарды, ни Цезари, ни Ленины, ни Сталины не в силах до конца вытравить из жизни таких людей. Кстати, и к Тевье, и много лет назад к председателю Трубникову я готовил себя и настраивал как для театральной роли.
 - В каком смысле?
 - То есть последовательно, вдумываясь и вживаясь в человека в целом, идя к внешнему – жесту, движению, взгляду, походке – изнутри, из сути характера в моём понимании его.
 - А диктаторов?
 - Тоже, конечно. Но там больше символов.
 - Но из жизни всё-таки черпаете материал? Ведь всё время встречаетесь с этими властями имущими, с так называемой номенклатурой.
 - Вот ты сам пообщался с Раулем Кастро. Много там почерпнёшь? Сумел бы ты его, скажем, описать, чтобы вышел именно он, а не вообще?
 - Тяжело. Ускользает, как угорь.
 - То-то же. Да может, это и не нужно – образ ведь не из конкретной манеры говорить, смотреть, ходить, есть, курить или чихать, например, складывается. Всегда додумываешь, дорисовываешь в воображении… Ну и, конечно, делаешь то, чего от тебя ждут. По возможности, по способностям или дару на свой манер переделывая, перелицовывая… Я говорил, что не встречал в жизни Жукова. Мне не верят, но это так. Якобы сам Жуков ткнул пальцем в мою фотографию, когда предлагали ему актёров на выбор: «Вот этот сможет сыграть». Да я и не похож. Разве что под маршальской фуражкой, если её надвинуть пониже на лоб. И челюсть нижнюю посильней выдвинуть…

 …Много лет спустя дочь Жукова, Маргарита Георгиевна, расскажет о том, что Ульянова действительно выбрал сам маршал. «Готовясь к съёмкам киноэпопеи «Освобождение», режиссёр Юрий Озеров никак не мог подобрать актёра на роль маршала Жукова и пригласил моего отца к себе в гости, чтобы познакомить его как будущего консультанта фильма со сценарием и посоветоваться. Выслушав Озерова, отец задумался и сказал, что недавно видел фильм «Председатель». Так вот артист, фамилии которого он не знает, сумевший сыграть председателя, который смог вытащить всё сельское хозяйство, сможет осилить и роль Жукова. Озеров тут же позвонил Ульянову и сообщил, что Жуков выбрал его и велел немедленно приезжать. Михаил Александрович потом мне рассказывал, что он тогда просто оторопел и был совершенно не готов к встрече с маршалом Жуковым, потому что накануне отмечал что-то с друзьями. Поэтому попросил разрешения позвонить Георгию Жукову на следующий день и приехать к нему в гости. Но Михаил Ульянов так и не встретился с Жуковым. Когда он позвонил, ему сообщили, что Георгия Константиновича увезли в больницу. Тогда Ульянов бросился к ветеранам Великой Отечественной войны, просил их рассказать о том, каким был Жуков, чем он запомнился…
   Я хорошо помню, как отец смотрел этот фильм, когда его впервые показывали по телевизору. Он загодя сел перед телевизором, протёр очки и терпеливо ждал, пока начнётся фильм. Во время показа Георгий Константинович всё время спрашивал: «А это кто? А это?..» Ему объясняли, что это Василий Шукшин играет Конева, а это Владлен Давыдов в роли Рокоссовского… «Это же надо…» - удивлялся отец. Когда же у него спросили, а сам-то ты как, он сказал: «Я ещё ничего, а вот остальные…»
   Помню ещё один эпизод. Меня пригласили в Казахстан, но самолёт задержали на шесть часов, и он приземлился в Алма-Ате ночью. Вышла из самолёта и была потрясена тем, что у трапа меня ждали тридцать человек! Я даже растерялась, увидев восторженные лица людей и шикарный букет. И вдруг мне говорят: «Проходите, проходите, товарищ Жукова» - и продолжают восторженно смотреть за мной, будто кто-то должен идти следом. Я спросила: «Вы кого-то ещё встречаете?» - «Мы встречаем Жукова-Ульянова», - ответили мне. Я уточнила: «Кого же: Жукова или Ульянова? Жукова ведь уже нет». Мне ответили довольно резко: «Не валяйте дурака, Маргарита Георгиевна! Жуков и Ульянов – одно и то же лицо». В тот период ещё не показывали документальных фильмов о Георгии Жукове, поэтому для всех Жуковым был народный артист Ульянов».  

 - …Меняются времена, генсеки, я всё играю, играю, играю Жукова… А по существу ведь роль Жукова Георгия Константиновича ещё не сыграна.
 - Это в каком же смысле?
 - Я не характер – профиль его играю. Неизменный и неизменяемый. Символ. Но уверен, сделают когда-нибудь о нём и настоящий фильм. Расскажут о том, как почти двадцать лет жил в опале. Как глушил себя снотворным, чтоб хоть немного поспать. После его второго – уже при Хрущёве – снятия с должности от него отвернулись все его соратники. Когда его назначили командующим Свердловским военным округом – по сути, отправили в ссылку - он спал в вагоне, боясь неожиданного ареста, и при нём был пулемёт. Основания ждать ареста были, при Сталине арестовали всех его секретарей, адъютантов, близких друзей, генерала Телегина, начальника штаба… Он не собирался становиться зеком, он бы отстреливался, спасая свою честь. И честь тех, кто с ним брал Берлин. Вот какого Жукова сыграть бы – а я медальный профиль изображаю… Сыграть бы преданного всеми маршала Жукова. Слушай, Сергей, давай в сауну сходим? Капитан вроде сказал, что можно.