| Часть I. Глава VII |
|
|
|
| 07.11.2009 | ||||||||||
Страница 6 из 8 - Тара. - Точно! Весной, когда ледоход… церковь на холме над излучиной реки… Я уже потом, в Израиле вспоминала… - А здесь, в Барселоне какими судьбами? - Замуж вышла. Да это неинтересно. Правда, Барселона немножко на нашу Одессу похожа? - Немножко. Одесса нынче не в самом лучшем самочувствии. - Но Дюк на месте?.. Ладно, вам на теплоход пора. Прощайте, Михаил Александрович! Можно я вас поцелую? - Ну… - Ульянов обернулся на Парфаньяк. - Спасибо, что вы есть, - поцеловав его в скулу, сказала экскурсоводша. - Знаете, всегда плачу, когда смотрю кинофильм «Бег» по Булгакову. Когда генерал Чарнота ваш, выиграв у Евстигнеева 20 тысяч долларов, клошарам парижским говорит: «При желании можно выклянчить всё: деньги, славу, власть… Но только не родину, господа! Особенно такую, как моя… Россия не вмещается в шляпу!..» Клянусь, я не жалею, что уехала. А всё-таки жаль, как поёт Окуджава… Вы ведь дружите с Булатом? - Нет. Знакомы, но не более того. - А с Володей Высоцким? - С Высоцким встречались иногда. - Странно. Все приезжающие в Израиль на гастроли, никому не известные, первым делом сообщают со сцены, что дружат, выпивали с Булатом и Володей… - Я не выпивал, - ответил Ульянов. – Да и на гастроли в Израиль не ездил. - Не уезжайте из СССР, как бы тяжко ни было! - Я, честно говоря, не собирался. - Вы будьте, обязательно будьте! Нам легче здесь, когда мы знаем, что есть в Союзе Михаил Александрович Ульянов – ум, честь, совесть… Ведь так про вашу партию говорят? А это про вас! Храни вас Господь. Простившись, молча мы прошли вдоль ограды. - На Бродвее в Нью-Йорке, - сказал Ульянов, - слышу, кричит кто-то: «Миша! Миша!» - И кто это был, пап? - Кажется, он учился на курс младше нас. Или из какого-то театра. - И Михал Алексаныч действовал по инструкции, - прокомментировала А.П. - Сделал вид, что не узнал отщепенца? – уточнила Лена. - Я не один был. - Как в бессмертной «Варшавской мелодии», - сказала А.П. – Когда на инструктаже, Миш, тебе настоятельно порекомендовали изменить реплику героя в ресторане, куда Юля Борисова – Гелена тебя пригласила. - А что была за реплика? – поинтересовался я. - Она – известная певица, - объяснил Ульянов, - он – крупный винодел, приехавший в Варшаву на симпозиум. Много лет назад у них был роман. И вот они встречаются вновь. Она его приглашает поехать в городок, где им было хорошо вместе, а он говорит: «Я же здесь не один». В смысле, что с делегацией, и за каждым шагом следят. Товарищи из министерства предложили мне вместо этого сказать: «Я уже не один». То есть верный муж и поехать не могу: как после этого посмотрю в глаза близкому человеку? - И вы сказали? - А что было делать? Застукали бы тут же. - И больше на гастроли ни в какую Польшу не пустили бы, - заключила А.П. Гитарист, видно, выбрал не самое удачное место – всего несколько мелких монеток лежало на дне целлофанового пакета. Но его, кажется, это не слишком беспокоило. Он играл, задумчиво поглядывая на собор, словно подбирая к нему музыку. Мы остановились послушать. - Ту коносес Пако де Лусия? – осведомился я, больше чтобы повыпендриваться (Ульянов с пиететом, с каким-то деревенским уважением слушал, как Елена говорит по-французски, я – немного по-английски и по-испански; он многажды приводил в пример свою тёщу, в незапамятные времена окончившую гимназию и до кончины изъяснявшуюся по-немецки и переводившую ему письма поклонников из ГДР: «Вот это было образование!»). - Знаю ли я Пако? – переспросил паренёк, подняв брежневские брови. – Конечно. Кто же его не знает? Я много раз бывал на его концертах в нашем Дворце музыки, у меня есть все его диски. Он поинтересовался, откуда мы и почему я спрашиваю о Пако? Я ответил, что из Москвы, а учился в Гаване, где проездом на гастроли в Латинскую Америку был Пако, и перед концертом в Гаванском театре мне удалось взять у него интервью. - Эс сьерто? – вскричал паренек. – Эс вердат? Я был горд. Объяснил, что вспомнил о Пако потому, что мне кажется, его музыка чем-то близка архитектуре Гауди. Паренёк – его звали Карлос – согласился и сказал, что оба они гении. Карлос по профессии парикмахер, работает шофёром, но сейчас вообще остался без работы. С помощью гитары он себя прокормить не надеется, в Испании каждый второй – гитарист, так что ищет работу, а пока не нашёл, приходит сюда и сочиняет оперу о Гауди. Я выменял у Карлоса кассету с записью одного из последних концертов Пако де Лусия на нашу матрёшку, которую всю дорогу таскал в сумке, надеясь продать: в Горбачеве - Брежнев, в Брежневе - Хрущёв, в Хрущёве - Сталин, в Сталине – Ленин, совсем маленький, с мизинец, но Карлосу он показался самым симпатичным. Опускались сумерки, загорались на Рамбле фонари. Факир собирал битые стёкла в мешок. Старик, продававший ордена, медали, фашистские кресты, тоже складывался. Калеки-мальчика, рисовавшего мелками Сикстинскую Мадонну, уже не было. Работу он закончил, но тысячи туристов, моряков, торговцев, сутенёров, проституток прошли по асфальту Рамблы, и от Сикстинской остались разве что глаза маленького Спасителя. Завтра утром мальчик снова придёт на Рамблу, чтобы снова рисовать свою Мадонну. х х х Жаль было тратить время на сон – от осознания, что прошло уже больше половины срока, отпущенного Всевышним на круиз, и под воздействием рассказа о Гауди: пассионарии даже опосредованно заражают энергией, жаждой деятельности. Как циркачи детей - после представления хочется скакать. Лена уснула, а я, повертевшись с боку на бок, встал и пошёл в бар «Орион». Где Настёна наливала на халяву. Попросил её, усталую и чем-то расстроенную, поставить кассету с канте хондо. Предложил выпить вместе, но она, конечно, отказалась. Я выпил. Повторил. - Эх, Настёна… - многозначительно вздохнул и вышел на палубу. Меня преследовал крик. И голос Федерико Гарсиа Лорки, слышавшийся откуда-то сверху, точно послесловие к Испании, увидеть которою я мечтал всю жизнь. И огни которой уже тускло прощально мерцали на горизонте. Цыганская сигирийя начинается отчаянным воплем, рассекающим надвое мир, писал поэт о канте хондо – глубинном пении. Это предсмертный крик угасших поколений, жгучий плач по ушедшим векам и высокая память любви под иной луной на ином ветру. Затем мелодия, входя в таинство звуков, ищет жемчужину плача, звонкую слезу в голосовом русле. Но ни один андалусец не может без содрогания слышать этот крик, ни у одной испанской песни нет такой поэтической мощи, и редко, крайне редко человеческий дух творил с такой стихийностью. В 1400 году нашей эры стотысячное войско Тамерлана вытеснило цыганские племена из Индии. Уже через двадцать лет цыгане кочевали по Европе, а в Испанию они приплыли из Аравии и Египта вместе с сарацинами… Михаил Иванович Глинка приехал в Гранаду из Берлина. Здесь он подружился со знаменитым гитаристом того времени Франциско Родригесом Мурсиано. Глинка часами слушал канте хондо и вариации в исполнении Мурсиано, и, может быть, именно тогда, под мерный рокот гранадских фонтанов, он утвердился в намерении создать национальную школу русской музыки… Так угрюмый восточный колорит и тоскливые модуляции сигирийи отозвались в далёкой Москве, печаль их вплелась в таинственный перезвон кремлёвских колоколов. Я подумал о том, что крик испанского цыгана не похож на крик японца. Или шведа, если он способен кричать. А крик магрибского бедуина – на крик индейца майя. И дело не столько в силе, глубине, чистоте звучания голоса, сколько в содержании, в сути крика. У каждой эпохи, каждого поколения свой крик, по большому счёту воздействующий (потрясающий, сжимающий, выворачивающий душу) лишь на данное поколение. Для других – сотрясание воздуха тем или иным количеством децибел и более или менее приятным тембром. |
||||||||||
| Последнее обновление ( 18.11.2009 ) | ||||||||||
| < Пред. | След. > |
|---|