| Часть I. Глава IV |
|
|
|
| 07.11.2009 | |||||||||||||
Страница 10 из 11 - Я ведь больше не вернусь никогда… - Да ладно тебе, Мариш. Жить-то у нас становится всё лучше. Всё веселее. - В который раз… Да и мужик он, конечно, стопроцентный. Мачо. Я это как баба, как самка чувствую. На премьере в Доме кино в гардеробе стояла однажды совсем рядом … и чувствовала. - Думаю, для любого артиста это высшая оценка его таланта, притом столь атрактивной поклонницей. Рассказать ему? - Не забудь, главное, описать мизансцену, в которой услышал это признание… Не знаю, что на меня так подействовало. Может, Помпеи? Потрясающие эти фрески… и вся история… похожая на нашу, совковую: жили люди, ели, пили, веселились, любили друг друга – и вдруг ба-бах! И пи…ц. Как у нас Чернобыль. - Ты умнее, чем казалась. - А ты глупее… А скорей всего, я просто выпила лишнего – с утра в одном баре, в другом, и на Помпеях, на посошок да на посошок… Ладно. Прости. И прощай. - Может, адрес свой итальянский оставишь? В ответ она выплеснула в лицо мне шалый путанистый взгляд… х х х Вернувшись в каюту, уснуть я не смог. Терзали смутные сомнения: прав ли? верно ли поступил?.. (Отмечу здесь, что это не единственный случай: женщины и девушки готовы были «на всё» только за то, по откровенному признанию весьма известной дамы, не говоря уж о студентках, провинциальных актрисах, продавщицах, парикмахершах, проводницах, дежурных по этажу, доярках и проч. и проч., - «что зять Ульянова».) Поворочавшись с боку на бок, посчитав слонов, уже под утро вышел на палубу, сел в шезлонг и принялся читать «Письма Плиния Младшего Корнелию Тациту», которые, прочтя, дал мне давеча Михаил Александрович, - в надежде, что эта доисторическая переписка послужит снотворным. Тщетно. Теплоход выдавливал из-под себя пенящиеся волны. Серебрились капли молока мстительной Геры, кое-где прикрытые тучами; летел Триптолем – Волопас; медленно катила куда-то колесница – Большая Медведица; кузнецы – Кассиопея – всё ковали свой клинок; Орфей продолжал играть на Лире; семь дочерей Атланта – Плеяды – печально смотрели вниз, на море. И Сатурн глядел – на серо-зелёные волны, на тускло уже мерцающие вдали огни Италии. «Campania felix» - «счастливая Кампания» - называли римляне этот край. Ценили «безмятежный отдых в Кампании на берегу одной из ее прелестных бухт» римские императоры: Божественные Юлий, Август, Тиберий, устраивавший здесь и по соседству, на Капри, оргии, о которых многие века потом складывались легенды, Гай Калигула, Божественный Клавдий (его супруга Валерия Мессалина была учредительницей лупанария, борделя, самого изысканного и дорогого в империи, расположенного на вилле с каскадом бассейнов и фонтанов), Нерон, дававший здесь представления… «Цветущая, омываемая морем Кампания» была излюбленным местом отдыха и уединения римской элиты. Иметь недвижимость здесь считалось свидетельством избранности, принадлежности к миру «посвященных». (Нашу подмосковную Рублёвку, конечно, с этими местами не сравнишь, подумал я, но нечто общее, единящее, есть.) Весь берег в начале века и тысячелетия был застроен дворцами (причудливой архитектуры, многоэтажными, с многочисленными башенками, террасами), принадлежавшими сенаторам, патрициям, легатам, консулам, цензорам, философам (Цицерон был владельцем семи вилл), префектам и самым состоятельным людям метрополии, в основном стремительно разбогатевшим за несколько лет смутного времени междуцарствия. Жизнь их «протекала в праздности, развлечениях, разврате». Здесь праздновались Сатурналии, когда семь дней и семь ночей всем было позволено всё: упразднялись различия между господами и рабами, дом превращался в микро-государство, где высшие посты занимали рабы, с помощью жребия избирался лжецарь, а хозяева обязаны были прислуживать ему, выполнять любые желания, пусть даже оскорбительные, низменные и постыдные, сама хозяйка дома не имела права отказать ему ни в чём (однажды режиссировала празднование Сатурналия сама Мессалина)… В жаркий августовский день в первый год правления императора Тита Флавия Веспасиана разразилось мощное извержение Везувия. Пепел, камни и огненная вулканическая грязь, которые с неистовой силой извергал из своего расколовшегося жерла вулкан, вскоре превратили прибрежную зону Неаполитанского залива в безжизненную пустыню. В тот день, 24 августа 79 года, погибли Помпеи, Геркуланум, Стабии, селения и виллы, расположенные у склонов Везувия. «Ты просишь рассказать тебе о гибели моего дяди, - писал Плиний Младший Корнелию Тациту, - чтобы ты мог вернее поведать об этом потомству. Благодарю: его смерть будет прославлена навеки, если люди узнают о ней от тебя. Он будет жить вечно, потому что умер при разрушении прекраснейшего края, при незабываемой гибели целого города с его населением… Дядя мой находился в Мизене и лично командовал флотом. За десять дней до сентябрьских календ часу в седьмом мать моя указала ему на появление облака, необычного по величине и по виду. Дядя к этому времени уже погрелся на солнце, облился холодной водой, позавтракал лёжа и занимался. Тут он требует сандалии и поднимается на такое место, откуда можно было лучше всего рассмотреть это чудо. Облако поднималось из-за какой-то горы (смотревшие издали не могли разобрать, откуда; позднее узнали, что это Везувий), ни одно дерево лучше пинии не передавало его формы. Оно поднималось кверху, словно высокий ствол, и расходилось ветвями, вероятно, потому, что напор воздуха, только что его выбросивший, слабел, и облако под действием собственной тяжести таяло, расходясь в ширину. Было оно местами белым, местами в грязных пятнах, словно подняло вместе с собой землю и пепел. Дядя приказывает приготовить либурнику… Он собирался выйти из дому, когда получил записку от Ректины, которую перепугала надвигающаяся опасность (усадьба её лежала у подошвы Везувия, и бежать оттуда можно было только морем); она молила, чтобы он вырвал её из такой напасти. Он изменил тогда свое решение: начав как учёный, он кончил как герой. Он распорядился спустить квадриремы и поехал сам подать помощь не только Ректине, но и многим: это побережье было очень заселено… …Мы видели, как море втягивается в себя же; земля, сотрясаясь, как бы отталкивала его от себя. Берег, несомненно, выдвигался вперёд; много морских животных застряло на сухом песке. С другой стороны в чёрной страшной грозовой туче вспыхивали и перебегали огненные зигзаги и она раскалывалась длинными полосами пламени, похожими на молнии… Немного спустя туча эта стала спускаться на землю, покрывала море, опоясала Карпеи и скрыла их; унесла из виду Мизенский мыс… Стал падать пепел, пока ещё редкий; оглянувшись, я увидел, как на нас надвигается густой мрак, который, подобно потоку, разливался вслед за нами по земле. Наступила темнота, не такая, как в безлунную или облачную ночь, а какая бывает в закрытом помещении, когда потушен огонь. Слышны были женские вопли, детский писк и плач и крики мужчин: одни звали родителей, другие детей, третьи жён или мужей, силясь распознать их по голосам. Одни оплакивали свою гибель, другие молили о смерти; многие воздевали руки к богам, но большинство утверждало, что богов нигде больше нет, и что для мира настала последняя вечная ночь… Чуть-чуть посветлело; нам показалось, однако, что это не рассвет, а приближающийся огонь. Огонь остановился вдали; вновь наступили потёмки; пепел посыпался частым тяжелым дождём. Мы все время вставали и стряхивали его, иначе нас закрыло бы им и раздавило под его тяжестью… Мрак, наконец, стал рассеиваться, превращаясь как бы в дым или в туман; скоро настал настоящий день, и даже блеснуло солнце, но желтоватое и тусклое, как при затмении. Глазам еще трепетавших людей всё представилось изменившимся: всё было засыпано, словно снегом, глубоким пеплом… …Брезжил рассвет. Вода за бортом «Белоруссии» становилась цвета недозрелой брусники, а небо на востоке – бледно-аметистовым с розоватой подсветкой и лиловыми прожилками. |
|||||||||||||
| Последнее обновление ( 18.11.2009 ) | |||||||||||||
| < Пред. | След. > |
|---|