Официальный сайт журналиста и писателя Сергея Маркова.
Часть I. Глава IV Версия в формате PDF Версия для печати Отправить на e-mail
07.11.2009
Оглавление
Часть I. Глава IV
Страница 2
Страница 3
Страница 4
Страница 5
Страница 6
Страница 7
Страница 8
Страница 9
Страница 10
Страница 11

 - Отстреливаться?
 - Когда меня остановили для проверки, пистолет, аккуратно завёрнутый в тряпицу, лежал в чемодане. Под сушёной картошкой, бельишком, рубашонками, парой штанов. «А это что?» – поинтересовался патрульный, указав на тряпицу. «Вакса», - выдавил я, ни жив, ни мёртв, отлепив от пересохшего нёба язык. И мне поверили!.. Вот случай. Посадили б тогда – и была бы жизнь моя ой как далека от искусства.
 - Отец, кстати, много привёз с фронта? Ведь привозили люди… Одна наша «Трудовая» чего стоит!..
 …«Трудовая» - название станции по Дмитровской железной дороге, километрах в сорока от Москвы. Одно время, не имея квартиры, мы с Еленой и крохотной тогда ещё нашей  дочкой Лизаветой жили на даче Ульяновых в посёлке Ларёво, граничащем с «Трудовой». А в этой «Трудовой» традиционно, со сталинских времён располагались просторные, с участками по 1-2 га, добротные дачи военачальников, отличившихся на фронтах Великой Отечественной, отмеченных наградами. Использовали генералы при строительстве и обустройстве своих дач как отечественные материалы, так и трофейные - хрустальные люстры, ковры, мебель, кованые решётки и чуть ли не мраморные плиты с лютеранских кладбищ. Один из командовавших армией, а может быть, уже его наследник обнёс свой поросший елями огромный участок высоченной кованой решётчатой оградой, в рисунке коей отчётливо просматривалась свастика. Помню, с Михаилом Александровичем и Лизкой пошли мы как-то накопать ёлок, чтобы посадить перед участком. И наткнулись в лесу на стихийную свалку, возникшую после того, как сразу несколько хозяев дач на «Трудовой» сменилось (ветераны умирали, наследники рухлядь выбрасывали, всё перестраивали или продавали дачи и уезжали в Израиль, в Штаты). Чего там только не было, на этой примечательной свалке! И заржавевший флюгер в виде петуха, и разломанный радиоприемник, точь-в-точь такой, как у Штирлица, и истёртый собачий ошейник с заклепками, с выгравированной на бляхе готическим шрифтом кличкой Ralf, и разбитое зеркало в резной оправе, изготовленное на зеркальной фабрике города Оснабрюкк, и останки швейной машинки «Zinger», и дырявые горные башмаки, сделанные во Фрайбурге, и изрешеченная немецкая каска, на которой, видимо, дед-генерал на даче учил стрелять внука, и давно пришедшая в негодность кофемолка, и обгоревшие настенные часы из Магдебурга… Михаилу Александровичу, хоть по-мальчишески и засверкавшему глазами, но даже в лесу не забывавшему про ЦК и звание Героя Социалистического труда, копаться в помойке было никак не можно. Мы же с крохой Лизкой, мало что, конечно, смыслившей, шуровали почём зря. Морской колокольчик из далёкого портового города Гамбурга у меня хранится до сих пор; жаль без языка и не звонит.    
 - …Да нет, привёз отец немного, - продолжал Ульянов. - Часы, помню, у меня первые появились немецкие. Какие-то тряпки…
 - А могли реально за пистолет посадить? Не стали бы они слушать объяснений, что, мол, трофейный, отец с фронта привёз…
 - Какой там! Тогда всюду шпионов и бандитов ловили. А у меня, наверное, больно уж  растерянный вид был.
 - Но объяснили вам, как до Красной площади добраться? Это в бессмертной поэме Венедикта Ерофеева «Москва - Петушки» лирический герой всё никак не может попасть на Красную площадь…
 - Потом на пересадке на «Комсомольской» меня проверили. И ещё несколько раз с этим чемоданом шпионским задерживали. Я благодарил Бога, что пистолета там уже не было.
 - А куда вы его выбросили?
 - Не помню. Это так важно? Ты как следователь…
 - А может, как раз из него и совершали убийства члены банды «Чёрная кошка».
 - Может быть. Поселился я в Сокольниках у Клавдии Тимофеевны, обещавшей отцу приютить меня на первое время. Старый двухэтажный дом со скрипучими лестницами, с палисадником, с бесчисленными жильцами, то дружившими между собой, то враждовавшими и колотившими друг друга, стоял в глубине двора. Кругом - такие же дома. Сейчас там везде многоэтажные громады улицы Гастелло, кстати. Мне в комнате, которую занимала Клавдия Тимофеевна, был отведен диван. Первые мои впечатления? Одиноким я себя чувствовал в Москве.
 - Одиноким провинциалом?
 - Когда проваливался в одном, другом институте… Поделиться-то не с кем было. Бабушка, у которой я жил, работала на конфетной фабрике. И приносила мне шоколадный лом, которому я радовался. Вот так жили. Я учил в саду или в глубине Сокольнического парка стихи для поступления, мечтал, страшился, проваливался… Сложное, неоднозначное было чувство: никому не нужен абсолютно в этом огромном городе, но в то же время интересно… Провалившись всюду, я впал в панику. Аховое было положение – домой вернуться не мог, не взяли бы, а без театра себя уже не представлял. И вот – опять случай! – бреду я по улице, готовый уже бог знает к чему, и сталкиваюсь со Славкой Карпанём, тоже студийцем из Омского театра. Выслушал он меня, пошли, говорит, со мной, я в училище при Вахтанговском театре поступаю, они ж у нас в войну были… А я и не знал о существовании такого училища. Пошли на Арбат. Сдали мы экзамены – Захава принимал. С многострадальным своим, уже проволокой перетянутым чемоданчиком я переехал в общежитие на Трифоновскую улицу.
 - Растиньяковское было в вас? Азарт завоевать Москву?
 - Нет, я не Растиньяк. Просто сложилось так. Растиньяков в жизни я знавал – это люди с такой хваткой, с таким напором, ого-го!..
 - А вы, выходит, просто плыли по течению. Просто в Москву приплыли…
 - Нет. В Москву – это было всё-таки мое волевое решение.
 - Наконец-то! А то читатели подумают: маршала Жукова играл, с волевым таким подбородком – а сам на самом деле…
 - Я, конечно, очень хотел и делал всё, чтобы зацепиться в Москве. В том числе совершал глупейшие поступки. Например, пошёл к Вере Николаевне Пашенной, актрисе Малого театра. Узнал, где она живет, и пошёл, ещё до встречи с Карпанём, чтобы попросить великую артистку помочь мне поступить в театральное училище. Была какая-то такая отчаянная и нелепейшая, не растиньяковская попытка. Потому как таких молодцов сотни там ходили. Естественно, она бы меня послала куда подальше. Но у меня, слава богу, не хватило мужества постучать в дверь.
 - А может быть, вы такое на неё неизгладимое впечатление бы произвели, что не только помогла бы, но и… История сцены знает сколько угодно примеров! Эдит Пиаф, например, скольких молодых симпатичных мужчин сделала звёздами! Да не только во Франции, в Голливуде, и у нас, во ВГИКе, например, именитые, всенародно любимые киноартистки помогают хорошеньким абитуриентам…
 - У меня бы ничего не получилось. Не тот я был парень. Замкнутый, зажатый, молчаливый, невыразительный. Не Растиньяк, не Шарль Азнавур. Дундук.
 - Вы однажды кого-то из великих французов процитировали: гении рождаются в провинции, а умирают в Париже.
 - Да, и это верно. Так было. И есть. Дело в том, что нацеленность, пробивной потенциал провинциалов часто намного выше, чем у жителей столицы, привыкших ко многому с детства, с рождения. Особенно в нашем мире. Мы с тобой уже говорили об этом. Очень редко встречается серьёзный парень или серьёзная  девица – коренные москвичи. Чехов, Есенин, Шукшин, Распутин родились в провинции.
 - Говорили мы с вами на эту тему неоднократно, Михал Алексаныч! И я, как коренной москвич, привожу другие примеры – Пушкин, Лермонтов, увидевшие свет в Москве.
 - Которая не была тогда столицей, - напомнил Ульянов. – Пушкин, Лермонтов – это, конечно, аргумент. Но с периферии выживают только сильные, закалившиеся. Естественный отбор происходит.
 - А в этом нет опасности? Стоит открыть по-настоящему шлюзы – и в Москве, в центре москвичей-то настоящих не останется. И сейчас уже это происходит. Медленнее, чем другие европейские столицы, но и Москва темнеет. Чернеет.
 - Конечно, есть опасность. К сожалению, регулировать мы, по сути, ничего не можем. Приезжают люди с мешками денег… Но это отдельный разговор. Довольно невесёлый.
 - Я заговорил о том, что Смоктуновский с Жжёновым сидели, школу жизни, как говорится, в лагерях прошли. Вы тоже - не о тюрьме, но о непростом жизненном опыте провинциалов. Шукшин, например, кем только не работал. И фронтовик Астафьев. Не говоря уж об узниках ГУЛАГа Шаламове и Солженицыне. С другой стороны, говорят, чтобы понять, и, видимо, изобразить гуся, необязательно жариться на сковородке. Насколько важен для художника жизненный опыт? В частности, для актёра? Всегда и во всём ли его может заменить воображение или, скажем, опыт режиссёра?

Последнее обновление ( 18.11.2009 )
 
< Пред.   След. >
ГлавнаяБиографияТекстыФотоВидеоКонтактыСсылкиМой отец, поэт Алексей Марков