Глава IV. 
                                                                             17 июля, четверг. Порт Неаполь (Италия).                                                                
 - «В Неапольском порту с пробоиной в борту «Жанетта» починяла такелаж…»
   Я напевал эту песенку из детства, когда мы все вчетвером, с собственным  корреспондентом «Известий» в Италии Михаилом Ильинским, возвращавшимся из отпуска в Союзе, стояли на палубе мостика и любовались открывающейся неправдоподобной, будто старыми мастерами написанной, панорамой Неаполитанского залива.
 - Я читал, как Горький приехал из Сорренто в Неаполь во время народного праздника Пьедигротта, - лихо выговорил Ульянов; он вообще виртуозно произносил сложные чужие названия, имена, фамилии, Мегвенетахуцесии, например, своего грузинского друга, народного артиста СССР, сыгравшего роль Дато Туташхии, -  сказывались годы упорных занятий речью. - В толпе его узнали, закричали: «Горки! Горки!» - стали целовать, обнимать, на руках понесли. Пришёл он в отель счастливый, растроганный до слёз, и всё  твердил: «Нет, что за народ, а? Замечательные люди». Захотел посмотреть на часы – а часы, золотые, с золотой цепью, свистнули. И сник великий пролетарский писатель. Вздохнул печально: «Итальянцы…» Здесь ведь тоже мафия, Михаил Михайлович?
 - Мафия в Италии имеет три главных ответвления, - с удовольствием принялся объяснять  нам словоохотливый известинец, поднявшийся, как и многие, при тогдашнем главном редакторе Алексее Аджубее, зяте Хрущева. – На Сицилии – собственно мафия, в Калабрии – индрангетта…
 - Индрангетта, - повторил Ульянов.
 - Ты, Миш, как попугай, - сказала А.П.
 - В Неаполе – каморра. Каморра – более древняя организация, чем сицилийская мафия. Она зародилась в XVII веке и защищала бедняков, боролась против власти Бурбонов. Когда король Неаполитанского королевства, убоявшись народного гнева, сбежал в Гаэту, его министр внутренних дел, ожидая прихода Гарибальди с волонтёрами, просил каморру поддерживать порядок в городе. Теперь каморра, как мафия, в свое время защищавшая латифундистов, - это организация бандитов и убийц. Где-то здесь, неподалеку от набережной Санта-Лючия, родился всемирно известный Аль Капоне и отсюда уплыл в Соединённые Штаты, где его, как вы понимаете, долго ещё не забудут.
 - Понимаем, - кивнул Ульянов, слушая журналиста с отчетливым интересом. (А я подумал: что ему каморра?..)
 - Пополняется каморра, - продолжал воодушевлённый Ильинский, - в основном за счёт контрабандистов. В городе около ста тысяч безработных, и контрабанда – спасение от голода. Ночью в море напротив города, вон там, видите, встают на якорь суда, гружёные американскими сигаретами. Большинство контрабандистов обитает неподалеку от набережной, вот в тех улочках, спускающихся к Кастель-дель-Ово – этому овальной  формы Замку яйца, заложенного еще Лукуллом, где, кстати, погиб последний император Рима Ромул Августул, свергнутый в 476 году. В XVI веке замок был тюрьмой. Согласно легенде, Вергилий спрятал волшебное яйцо в этих стенах, и, если разбить его, то рухнет и замок.
 - Надо ж! – воскликнула А.П. – Как у нас в сказках.
 - В замке множество ресторанчиков, где подают всевозможные продукты моря, а кусочки молодой говядины пропитываются морским соусом, для приготовления которого берутся морские водоросли, поднятые с глубины более 15 метров.
 - Вот бы попробовать, - шепнула мне на ухо Лена и вместе с А.П. в сопровождении галантного известинца Ильинского отправилась вниз готовиться к выходу в Неаполь.
- Вы говорите, Михал Алексаныч, что всё в вашей жизни случайно, что могла и совсем иначе жизнь сложиться… А в преступную, криминальную среду могли бы угодить? Тогда, во времена лихие, после войны, когда орудовала известная по фильму с Высоцким «Чёрная кошка» и прочие многочисленные банды? Не прельщала вас блатная романтика?
 - Нет, никогда не прельщала.
 - И вы упорно стремились поступить именно и только в театральный институт?
 - Только. Тоже случай. Я был принят, как потом понял, потому что из Сибири, из Омска. В знак благодарности, что ли, Омску за приём в эвакуацию. За отношение душевное. Я ведь провалился в училищах Малого театра, МХАТа…
 - А в какой-нибудь другой институт не попробовали, не театральный?
 - Я до этого в Омске проучился два года в театральной студии. Хлебнул уже этого…
 - Запахов кулис вдохнули?
 - К тому же ничего другого делать я не умел.
   Тёмно-серый авианосец 6-го флота США в Неаполитанском заливе выглядел подобно  вставному стальному зубу во рту умопомрачительно улыбающейся итальянской  кинозвезды типа Софи Лорен. Но с палубы молодые весёлые ребята, в основном темнокожие, высоченные, накачанные, выкрикивали какие-то приветствия, махали нам руками, а один, встав на руки, даже ногами, когда авианосец шёл навстречу на выход из залива. 
 - Вы как-то рассказывали, что попали в школу лётчиков-истребителей. В 45-м году. Но война закончилась. Не было всё-таки чувства, что очень важное что-то, великое, эпохальное прошло мимо, вы в нём не участвовали? Вы же учились с фронтовиками – не хотелось на них походить? Ну, например, залихватски курить «Казбек» или принимать на грудь положенные наркомовские сто, а то и триста граммов?
 - Да, мои ровесники, 1927 года, многие остались в живых, потому что на нас война и закончилась. Родись я на год, на полгода раньше, попал бы на войну и вполне мог не вернуться. С запада страны некоторые мои одногодки успели повоевать, 18-летними Берлин брали. У нас в Сибири не призывали, но 200 человек почему-то направили в Омск. Плыли мы на грузопассажирском пароходе «Урал», в ужасных, помню, условиях, в холоде. Ты вот про женщин всё спрашиваешь...
 - Не всё спрашиваю, - возразил я.
 - Там, между прочим, была такая история. Мы с моим приятелем Андреем жили на бочке, это было там наше единственное жизненное пространство. А напротив нас на угле примостились ребятишки, которые плыли из Тобольска, из ремесленных училищ. Сопровождала их такая ядреная пышная девка. И мастер, усатый, с цепочкой. Он всё к девке прилаживался. А мы с Андреем по очереди спали на нашей бочке. Усатый, видимо, надоел девахе, она подмигивает мне так шало и говорит: хочешь, паренёк, со мной здесь поспать? Я говорю: хочу. А так как я трое суток почти не спал, то уснул, как только лёг и возле неё пригрелся. Наутро, едва глаза продрал, понял, что поступил неправильно: бабьё, а все ведь без мужиков, солидарность бабья, отовсюду с таким презрением на меня смотрело, мол, эх, с такой бабой лежал, чудачок ты, парень, на букву «эм»!..
 - В самом деле, хороша была бабец?
 - Хороша! – сказал Ульянов, глядя на набережную, по которой неторопливо дефилировали неаполитанки и полуодетые приезжие курортницы. -  Крепкая такая молодая красивая сибирячка. Кровь с молоком.
 - Отвратительная, заметил кто-то из великих, то ли Бунин, то ли Набоков, смесь.
 - Да? Может быть.
 - Упущенные возможности… Много их было в вашей жизни?
 - Бывали. В Омске были и более близкие связи, разочарования… А ту девку не забуду. Так вот, прибыли мы на место, нам сообщили, что мы направляемся в школу лётчиков-истребителей. Там под Омском много было подобных школ…
   Американский авианосец застыл на горизонте, на выходе из Неаполитанского залива. Один за другим с его палубы взвились три реактивных самолета и скрылись за облаками. Казалось, необходимости для взлётов не было: хорохорился, выпендривался  американец перед нашей полнотелой женственной белоснежной, под красным флагом (действительно, кровь с молоком) красавицей «Белоруссией», привлекшей всеобщее внимание в легендарном заливе.
 - Тут, по крайней мере, под неаполитанцев этим черненьким ребятам не надо маскироваться, - заметил Ульянов. - Мне Кожедуб рассказывал, Иван Никитич, что когда воевал в Корее, ему трудно было вести самолет. «Почему?» – удивляюсь - ведь трижды Герой Советского Союза. «А потому, - отвечал он на полном серьёзе, - что одной рукой штурвал держал, а другой – глаза к вискам растягивал, чтоб на узкоглазого корейца быть похожим».
 - Весёлый мужик, - признал я.