9

Заехав в одну, во вторую гостиницу и услышав: «Нет мест», мы отвезли вещи на вокзал в камеру хранения и снова попробовали устроиться в гостиницу.
– Двухместный? – переспросил швейцар, сонный дядя с пушистыми усами, похожий на Сталина с той фотографии в газете на потолке у Филиппыча.
– Да, – ответил я, – мы муж и жена.
Швейцар, зевая, долго изучал наши паспорта. Сверял фотографии с оригиналами.
– Только что, значит, расписались?
– Да. Вчера.
– Позавчера, – поправил швейцар, взглянув на часы. – А почему так поздно паспорт получил? – он подозрительно прищурил глаз.
– Да не сидел я, папаш, – улыбнулся я, – в армии служил.
– В армии? А где именно? В каких войсках?
– Это имеет значение?
– Ладно, в армии так в армии. Сам служил, давненько, правда.
– Вы нас поселите?
– Нет, – сказал он, но возвращать паспорта почему-то не торопился.
– Что – нет?
– Двухместных.
– Тогда одноместный.
– И одноместных нет.
– А что есть?
Усы швейцара, глаза, все лицо его поползло вдруг куда-то мимо нас, мы и оглянуться не успели, а он уже расшаркивался у дверей, за которыми маячили яркие одежды. Это были пьяные молодые иностранцы. Один из них поскользнулся и рухнул бы, не подставь ему швейцар, низко пригнувшийся, свою спину. Чаевые, должно быть, выразились в конвертируемой валюте, потому что вернулся дядя улыбающимся.
– Суоми, – с отеческой нежностью в голосе пояснил он. – Так вам надолго, ребятишки?
– Да хоть на ночь?
– А точнее?
– Дня на три, – ответила Оля.
– Паспорта я ваши оставляю. Вот вам ключи. Как ехать – сейчас нарисую. Впрочем, уже поздно. Берите на площади такси и поезжайте. Двухместных номеров нет, зато двухкомнатная квартира со всеми удобствами в наличии, – он подмигнул.
– Цена? – спросил я.
– Ну... по два червончика, скажем, устроит в сутки?
– С каждого?
– Да что я, Змей Горыныч какой, – разулыбался дядя. – Живите – любитесь на здоровье. Мы с женой на дачу перебрались, так что никто вас не побеспокоит. Белье в шкафу. Рядом универсам, лес прекрасный. Хоть весь медовый месяц живите. Только не ссорьтесь, – он снова подмигнул. – По пустякам.
– Хоп, – сказал я.
Мы взяли из камеры хранения чемодан и сумку и поймали такси.
– Не, ребят, – зевнул таксист. – За один счетчик вас туда никто не повезет. Обратно-то порожняком пилить.
– Ладно, два счетчика, – согласился я.
Мы погрузили вещи по поехали по ночному городу.
– Мне так стыдно, – прошептала Оля. – За то, что я в гостинице устроила. Фронтовики, пожилые люди, им ночевать было негде, а я... Но когда она начала про то, что мы как-нибудь переспим друг без друга одну ночь, и все стояли, слушали... Я не выдержала. Я хамка, да? Я эгоистка, да?
– Не бери себе в голову.
– Но все к лучшему. – Оля ущипнула меня за палец.
– Конечно.
– Будем жить одни в двухкомнатной квартире. Я не люблю гостиницы.
– Я тоже.
– В них все чужое, казенное.
– А там, куда мы едем?
– Мы представим себе, что это наша квартира.
– Хорошо, – сказал я, привлекая ее к себе. – Представим.
– А на самом деле, если даже папе и удастся пробить, то все равно квартира у нас будет не раньше чем через три года. В лучшем случае. Ведь размениваться-то они ни за что не захотят. Ума не приложу, где мы с тобой будем жить?
– Что-нибудь придумаем.
– С родителями? Или в комнате с твоей мамой?
– Снимем.
– Ты не знаешь, что это такое – снять в Москве квартиру или комнату. Да и на какие шиши, интересно? На мою стипендию?
– И на мою.
– Итого – восемьдесят, пусть девяносто. Это если ты еще поступишь.
– Поступлю.
– А квартира стоит не меньше сотни в месяц. И это, естественно, не в центре, а где-нибудь в Конькове-Бирюлеве. Или еще дальше.
– Ничего, – сказал я. – Что-нибудь придумаем.
– Думай, думай... муж. Объелся груш. Я точно знаю только одно: с родителями нам не жить.
– Подрабатывать буду. Может, сразу же на вечернее поступлю.
– Ну и толку? Что ты умеешь делать-то? Вагоны разгружать? Ведь ты до армии ничем не занимался, кроме своего дзюдо.
– Электриком работал.
– Да, я помню, – рассмеялась Оля. – Без году неделя. А знаешь, сколько у папы профессий? Двенадцать! Он и шофер, и плотник, и... Ладно, что об этом говорить. Который час?
– Четверть второго, – сказал я, глядя в окно на темные дома и тускло светящиеся через один фонари.
– Я завтра весь день просплю. А что мы вечером будем делать?
– Посмотрим.
Машина свернула с проспекта на бульвар, потом на узкую неосвещенную улочку, въехала через арку во двор, за которым город кончался и начинался лес.
Я заплатил, и мы вышли. Светились из всего огромного панельного дома только два окна на восьмом этаже.
– Это наши, – со смехом сказала Оля. – Нас ждут.
– Кто?
Не знаю. Домовой. Или ведьмы. Но я уверена, что ключи у нас именно от той квартиры. Ведь нам везет с тобой.
Мы поднялись, и сразу стало ясно, что Оля права. Из-за обитой дерматином двери с номером, который написал нам на листочке швейцар, доносились рок-музыка, топот и пронзительно, хрипло кто-то визжал.
– А может быть, мы дом перепутали?
– Тридцать девять, корпус два.
– Что будем делать?
Сказать я ничего не успел – дверь распахнулась, выбежала зареванная, с размазанной по лицу краской девушка, за ней здоровенный волосан-бородач в свитере и полосатых трусах.
– Заходите, ребят, – басом бросил он нам через плечо и убежал, сотрясая лестницы, вниз.
– Зайдем?
– А что нам остается? – улыбнулась Оля. – Здесь хоть весело, судя по всему.
– День Победы уже обмывают.
– Чем это пахнет?
– Что-то знакомое...
10

Мы вошли и через пять минут сидели на диване между длинноволосыми, мутноглазыми сонными девицами и такими же парнями. Пили сухое вино из двух стаканов, потому что больше посуды не было. В соседней комнате ревел магнитофон. На кухне выясняли отношения – кто-то кого-то предал и продал, но пытался доказать, что все как раз наоборот.