| Заключительная глава |
|
|
|
| 06.11.2009 | |||||||||||||||
Страница 5 из 13 Помню, зимой пригласил на премьеру в Театр МГУ, где играл одну из главных ролей в спектакле «Ночь после выпуска», поставленном режиссёром Романом Виктюком. Она пришла. Я пел там под гитару с авансцены (точнее, прямо из зала, спектакль шёл в фойе) «Охоту на волков» Высоцкого, хрипя и надрываясь, наивно подражая оригиналу. Она вместе со всеми аплодировала. Плакала. А после спектакля в лютый мороз я провожал её от нашего театра, что располагался в здании бывшей университетской церкви на углу Моховой и улицы Герцена, Большой Никитской, через Красную площадь в «Россию». И около мавзолея Ленина, когда вокруг было всего несколько иностранцев, пришедших посмотреть на смену караула, она, выдохнув облако серебристого в луче прожектора пара, меня поцеловала. И потом напоила чаем в гостинице. Возвращаясь домой, глядя на своё отражение в стекле вагона метро с надписью «Не прислоняться», я вспоминал слова Марии о моей игре и чувствовал себя большим, если не великим русским актёром в недалёком будущем. Не менее, по крайней мере, автора «Волков». Мнилось даже, что я выступаю в концертном зале «Россия», а она в восьмом ряду… 6 У Марии был муж (первый в жизни мужчина, как потом призналась), татарин, директор какого-то магазина или рынка, богатый по тем временам человек. Она родила ребёнка, но муж ревновал её к «России», особенно к ночным дежурствам и почему-то к международным кинофестивалям и нещадно колотил, изменял, а потом и вовсе исчез. (Полгода спустя его труп обнаружили километрах в семи ниже по течению Москвы-реки.) Были у неё более-менее продолжительные романы (что держалось, конечно, в строжайшей тайне). Например, с секретарём обкома, делегатом партийных съездов, то есть советским боярином – в Москву он приезжал редко, но метко: с подарками и ценными дарами, останавливался в одном и том же номере Западного корпуса с видом на Красную площадь, встречался там, за зубчатыми терракотовыми стенами Кремля, и в суровых серых зданиях на Старой площади с людьми, огромные портреты коих москвичи проносили и катили на демонстрациях по брусчатке этой площади, и со временем был приглашён на работу на самый верх, то ли шестым, то ли седьмым человеком в Союзе ССР, курировавшим что-то очень важное. Был роман с немецким бизнесменом. Со шведом. С французом, который собирался жениться, уже у нотариуса заверили документы, но помешал пожар 1977 года – у француза в номере сгорело что-то такое, что помешало его дальнейшим визитам в СССР. Тот пожар, кстати, я хорошо запомнил. У нас на факультете журналистики МГУ, по сей день располагающимся бок о бок с Манежем, по программе была русская классическая литература XIX века. А именно Л.Н. Толстой, «Война и мир». И как раз в тот день мы слушали в Ленинской аудитории лекцию о французских солдатах в Москве, о переживаниях Пьера Безухова, намеревавшегося убить Бонапарта, о пожаре… То совпадение нельзя было не признать символичным, роковым (что именно оно символизировало, мне невдомёк и по сей день). Прямо с лекции, не одеваясь, а было холодно, промозгло, мы рванули по гололёду через Манежную, Красную площади – и сразу за Василием Блаженным уткнулись в милицейское оцепление. Казалось, объято пламенем всё здание. И паникой – вся Москва. Сирены, крики, треск, выхлопы, похожие на взрывы… Но больше всего – и уже до конца дней – запомнилась «РОССИЯ» в аспидно-лилово-оранжево-чёрном дыму до неба. Я был уверен, что Мария сгорела. Но на другой день узнал, что она спаслась и спасла, вывела из огня по крайней мере полтора десятка человек, среди которых были дети. Сама с ожогами попала в Склиф, куда я и направился (почему-то с апельсинами). О романах её я узнал гораздо позже, в эпоху перестройки и гласности, начала, так сказать, конца. А тогда, в 70-х, звонил Марии, захаживал, когда дежурила, хотя она вечно была занята и на общение со мной времени почти не имела, так что слонялся я по «России» в одиночестве без дела, мечтая о том, как через несколько лет (учился на международника) вот так же буду упруго и мягко ступать по ковровому покрытию «Хилтона» или «Шератона» где-нибудь в Мельбурне, Нью-Йорке, Буэнос-Айресе… Несколько раз мы встречались в других гостиницах Москвы, где она принимала участие в каких-то собраниях, конференциях, комиссиях, проверках… Однажды она вдруг позвонила мне вечером и сказала, что решила сделать мне сюрприз и если я хочу, чтобы мечта моя сбылась, то должен срочно нарядиться как на приём к английской королеве и пулей мчаться ко входу ещё не открывшейся, но уже нашумевшей франко-югославской, как тогда говорили, гостинице «Космос», где она меня встретит. Я примчался, вылетел, как пробка из бутылки шампанского, из метро «ВДНХ». И Мария, неправдоподобно обворожительная в тот вечер, меня встретила, появившись из сверкающего фойе с заветным пригласительным билетом… А то, что было потом, я помню смутно и искажённо призмой памяти воображения – и по сей день рай, если он, конечно, есть, представляется примерно таким. Шикарные мужчины, в том числе знаменитые на всю страну, роскошные, благоухающие духами, с открытыми плечами и спинами женщины, Высоцкий с Мариной Влади буквально рядом, в нескольких шагах от нас… На моём месте, конечно, должен был сидеть другой, некий большой человек (директор то ли магазина «Океан», то ли «Берёзки», где торговали за валюту), пригласивший на концерт свою любовницу Марию, но внезапно уехавший чуть ли не с самим Брежневым или его дочерью Галиной на охоту в Завидово (не исключаю, что всё это были легенды и мифы). А в концерте в честь открытия «Космоса» участвовал сам Джо Дассен, по популярности в СССР в ту пору сравнимый разве что с «The Beatles». В белом костюме-тройке, высокий, кудрявый, красивый, как бог, он вальяжно расхаживал по залу между столиками со свечами и пел своим бархатным обволакивающим баритоном, по которому сходила с ума прекрасная половина населения страны: «Salut, c’est encore moi…», «Et si tu n’existes pas…», и насвистывал, и пригубливал чувственными губами шипучее шампанское из высокого хрустального бокала, и курил сигару… «Ты доволен?» – спросила Мария, когда вышли. Я ответить не смог, слов не было. Ошарашенный, я предложил ей в ту ночь руку и сердце. Но она рассмеялась. Сказала, что не хочет портить мне жизнь, что уготована мне иная участь, чмокнула в щёку и растаяла в лиловой московской мгле. В студенческие годы я встречался с девицами и дамами, было их немало, в том числе иностранок: но в каждой подспудно я искал подобие Марии, тогда противясь этому, да и вовсе не отдавая себе в этом отчёта, как-то подсознательно. Получив от газеты «Труд» в качестве поощрения за публикации во время летней практики «командировку сроком на две недели в любую точку Советского Союза», я выбрал Узбекистан и исколесил его весь: Самарканд, Бухара, Хива… Останавливались тогда корреспонденты центральной прессы, естественно, в гостиницах «Интурист», которые были самыми крутыми (с водой в кранах, иногда даже горячей, отсутствием откровенного хамства, крыс в номерах, а также бочкового кофе и яичницы, пожаренной в десятый-пятнадцатый раз на одном и том же пригорелом масле, к чему свои граждане привыкли). После ужина и танцев под оркестр в самаркандском «Интуристе», я первую половину ночи ухлёстывал за миниатюрной девушкой из Страны восходящего солнца, оказавшейся 60-летней японской туристкой, а вторую половину, до утра - за огненно-рыжей полькой Марысей, которая учила целоваться по-гданьски и говорить без акцента «кохам тэбе». И в интуристовской гостинице «Виру» в Таллине были романтические похождения. И на Украине, в киевском «Интуристе», из дирекции которого накатали «телегу» нашему декану журфака Засурскому, который, слава богу, лишь пожурил: «Дело молодое, но будущему журналисту-международнику следует быть осмотрительнее». (К сожалению, я не внял его мудрому совету. Впрочем, согласен с Хемингуэем: лучше жалеть о том, что сделал, чем о том, чего не сделал. Да и есть что вспомнить, в конце концов.) Однажды я вознамерился заночевать у финки Кати, учившейся в Уппсале в Швеции и прилетевшей в Москву на несколько дней, чтобы решить вопросы по своему диплому в Институте имени Пушкина – она, дочка состоятельных родителей, «капитанская дочка», как себя называла, остановилась в этот приезд не в общаге, а в двухкомнатном полу-люксе «России». Мы выпили вина и уже почти приступили к «делу молодому», когда раздался скрежет отворяемого извне замка и дверь распахнулась – в номер ворвалась Мария, с таким видом, что я рухнул с кровати перед ней на колени на глазах у похожей на неё, ничего не понимающей и испуганно натягивающей на подбородок простыню финки. «Благодари Бога! – разъярённо твердила Мария, когда накинув на себя одёжку, пытаясь всунуть ноги в кроссовки с развязанными шнурками, я еле поспевал за ней по коридору. – Благодари Бога!..» Мне, собственно, ничего больше не оставалось. Но Бог всё же не уберёг меня от всевидящего ока и всеслышащего уха КГБ. Они, как я потом узнал, с самого начала следили за моими фортелями и выкрутасами с иностранцами и особенно иностранками, и в какой-то момент что-то, возможно, и та несостоявшаяся ночь любви в «России», переполнила их чашу терпения. Назначив мне встречу (сперва как-то глуповато, в военкомате почему-то даже не моего района, потом ещё где-то и ещё), некий Андрей (фамилии своей он так и не назвал), старший лейтенант КГБ, сделал мне предложение, от которого я, по их представлениям, не мог отказаться - о сотрудничестве. - А в чём же, собственно, будет заключаться сотрудничество? – пытал я чекиста. – А поди - не сдюжу? - Нравится тебе в гостиницах, мы же знаем, - с многозначительной усмешкой отвечал он, - вот и будешь у нас на этом специализироваться. - На чём? – недоумевал я. – Что значит, специализироваться на гостиницах? Но Андрей довольно быстро и толково мне всё разъяснил. Во-первых, если я откажусь от добросовестного сотрудничества, то на моей карьере журналиста-международника будет поставлен несмываемый крест, так что не видать мне заграницы как своих ушей. Во-вторых, как мне нравится во-первых? В-третьих, предстоящее сотрудничество сулит массу выгод не только в перспективе, после окончания МГУ (работа по их линии в качестве собственного корреспондента АПН, ТАСС или любой газеты на мой выбор в любой, практически, стране), но и в самом ближайшем будущем. Под личиной корреспондента молодёжных газет (коим я на самом деле и являлся, сотрудничая с «Комсомолкой» и другими изданиями) я должен был «поработать и на благо Родины» - встречаться в разнообразных местах, но чаще в московских, реже в ленинградских гостиницах с молодёжными иностранными делегациями и туристическими группами, выяснять, беря интервью, очень ли им понравилось в СССР или очень-очень, и что именно, Большой театр или Третьяковка, втираться в доверие, завязывать как можно более близкие контакты с определёнными лицами и в нужное время в нужном месте получать от Андрея, назвавшего себя моим куратором, получать очередные задания. Поначалу мне даже понравилось идея игры в Штирлица из «Семнадцати мгновений весны» в родной Москве, точнее, в сверкающих огнями гостиничных барах, ресторанах, холлах, а может быть (чем чёрт ни шутит!), и в номерах «люкс», в которых отродясь не бывал. «Ты не ломайся, как целка, - улыбаясь бесцветными, профессионально ничего не выражающими глазами, по-свойски советовал Андрей. - Может, другого такого заманчивого предложения от нас, а значит, не от кого, разве что от ЦРУ, ха-ха-ха!, и не поступит». Задумавшись над этой безысходной неотвратимостью, но поломавшись всё-таки для виду, я сказал, что принципиальных возражений, в общем-то, не имею, хотя, конечно, никогда ничего подобного не пробовал и не уверен. «Все чего-то никогда не пробовали и не уверены, - резонно подытожил молодой чекист, - я же говорю, это как девственности лишаться, старик! Но надо же когда-то начинать». |
|||||||||||||||
| Последнее обновление ( 30.11.2009 ) | |||||||||||||||
| < Пред. |
|---|