| Заключительная глава |
|
|
|
| 06.11.2009 | |||||||||||||||
Страница 3 из 13 И я, машинально вытянувшись по стойке «смирно», замер с ломом в дверях сортира, весь в испарине, и капли пота сливались на щеках со слезами гордости за страну, застывающими на морозе. Тот, кто по-настоящему служил, поймёт, что в нахлынувшем на меня в дивизионном сортире приливе патриотизма не было и толики фальши. Я стоял и шаг за шагом, мгновенье за мгновеньем вспоминал, будто кадры кинохроники прокручивал в уме, тот давний военный парад на Красной площади, кремлёвские рубиновые звёзды, державно полощущееся алое знамя, храм Василия Блаженного, брусчатку… И гостиницу «Россию» вспоминал. Марию…Отзвучал гимн. Где-то на дальних полигонах или в городе постреляли – стихло. А я стоял, словно оцепенев, боясь упустить, утратить что-то важное, может быть, главное – и уже никогда не найти. Вернул меня в чувства удар по уху – наш старшина Мацко вышел отлить и, увидев меня стоящим перед сортиром по стойке «смирно», точно в почётном карауле у мавзолея Ленина, только не с винтовкой, а с ломом на плече, не нашёл ничего лучшего как хорошенько меня приложить. Я повалился в сугроб, счастливо улыбаясь, а старшина в толк так и не смог взять: чему? Да и мне казалось, что крыша моя основательно съехала. Наряд к утру я выполнил, едва не свалившись от усталости там же, на замёрзшие остатки отходов жизнедеятельности советских солдат, сержантов, прапорщиков и офицеров. И потом даже попробовал с юморком (солдатским, знамо дело) описать тот новогодний наряд вне очереди в письме Марии в «Россию», не надеясь на ответ. Но она ответила через пятьдесят один день, поздравив меня с Днём Советской Армии 23 февраля и пожелав здоровья, мужества, успехов. Мы стали время от времени переписываться и продолжалось это все два года. Я в своих письмах и открытках рассказывал что-нибудь занятное о службе, об Армении, о Закавказье, которое во время нередких учений исколесили и исползали на гусеничной боевой технике и по-пластунски, она – о Москве в разные времена года, но в основном о своей «России», которой жила - о всемирно известных гостях очередного Московского кинофестиваля, останавливающихся в гостинице (некоторые останавливались уже не впервые и знали Марию, привозили ей, как она потом призналась, заграничные сувениры, ей даже сам Ален Делон чего-то говорил), о делегатах партийного съезда, участниках международных конференций, симпозиумов эндокринологов, о съёмках кинофильмов в ресторане и в фойе… Я ждал эти редкие письма от Марии. И сотни раз перечитывал, особенно когда в одиночестве на посту хотелось выть от тоски и удушающего желания поскорее вернуться домой, в Москву, где такая родная позёмка метёт по мостовым, по брусчатке Васильевского спуска, где оглушительно галдят галки над Историческим музеем, яблони цветут перед Большим театром, сверкают на солнце купола Кремля и Новодевичьего, сладко шуршит палая листва на Ленинских горах, подолгу держится серебристый утренний туман на излучине Москвы-реки у Лужников, который пронзают первые речные трамвайчики, играет Гамлета в Театре на Таганке Высоцкий, продают на Птичьем рынке пиганов, чехов, крестовых монахов, лимонных чаек, и так упоительно распивать с ребятами в подъезде или в скверике из горла бутылку «Солнцедара» или портвейна «777», на котором выросли, калякать о жизни, а потом бродить, бродить по Москве, вдыхать её необыкновенный воздух, куда-то ехать на метро, автобусе или троллейбусе, беспрерывно, неустанно выискивая глазами девчонок что посимпатичнее и пытаясь познакомиться… Москва!.. Как много в этом звуке!.. Отслужив год, заняв второе место по плаванию, стрельбе и бегу на 3 километра (до армии занимался современным пятиборьем), став благодаря этому, несмотря на самоволки, «Отличником боевой и политической подготовки», я был поощрён краткосрочным отпуском на родину сроком на 10 дней. Счастью моему, как пишут в романах, предела не было, я из самолёта от счастья хотел выйти где-то на полпути между Ереваном и Москвой. На второй день отпуска, облачившись в гражданку помодней, нахлобучив на голову немыслимый берет, скрывший мою армейскую почти «нулёвку» (капитан Лопатин любил, чтобы «то, чем бойцы едят и уставы изучают, было аккуратным, а ещё лучше блестело, как у кота…»), выпив с друзьями детства по коктейлю в баре гостиницы «Москва», добавив в «Центральной», в «Яме» на Пушкинской улице, усугубив портвейном «Агдам», взятом в «Елисеевском», мы направились через Красную площадь к «России», дабы достойно, по-русски продолжить душевно начатый дружеский вечер. (О том, что я надеялся где-то там, в заветных недрах встретить её и вообще о ней я не заикался.) Но нас, естественно, не пустили – ни в Западный блок, где толпились интуристы, ни в Восточный, с нас требовали разовые пропуска и намекали на непристойность нашего внешнего вида. Но ещё усугубив из горла у метро «Площадь Ногина», перекрестившись на бой часов Спасской башни и на купола церквей, загодя заготовив трёшку, мы ринулись в Северный блок, на этот раз решив не отступать до конца. Нас задержали в дверях, друг мой Веня, едва держась на ногах, величаво сунул швейцару мятую купюру, тот было взял, но, убоявшись внутреннего наблюдения, бросил нам её с негодованием и вызвал наряд милиции. Подобно герою артиста Михаила Ножкина в киноэпопее «Освобождение», незадолго до того прошедшей по экранам страны и по телевидению, слегка перефразировав и нетрезво перевирая мелодию, я надрывно восклицал: «А я в «Россию», домой хочу, я так давно не видел Машу!..» - «Сейчас увидишь!» - обнадёживали меня, заламывая руки за спину и нанося короткие, но чувствительные удары под дых. В отделении милиции гостиницы меня в два счёта разоблачили и даже привлекли товарища в штатском, сотрудника КГБ, как я потом понял, который настойчиво расспрашивал меня, к какой это Маше я пытался прорваться, но я, чувствуя себя уже другим киногероем – Штирлицем, не выдал тайну. В конце концов вызвали патруль, который и доставил меня, «одетого не по форме, в состоянии алкогольного опьянения», в военную комендатуру на Басманную улицу. Там я вновь колол лёд, но не в бесконечном писсуаре дивизионного сортира, а в до боли родных и близких переулочках старой Москвы, что было даже приятно. Вечером мой друг детства Веня под видом лимонада «Буратино» передал мне две бутылки лимонной водки, полкило колбасы «Докторской» и банку кильки в томате (под «Буратино» особенно хорошо). Понимая степень риска, но пребывая в эйфории от родной Москвы, я предложил дежурному, пожилому капитану, разделить со мной скромную трапезу. Он возмущённо отказывался поначалу, я спел ему пару песен Высоцкого, прочитал Есенина – и капитан, которому я обещал, что он вот-вот обязательно станет майором, и который сразу понял, что у меня за «Буратино» в бутылках, махнув на всё рукой, пошёл на попятную. Мы выпили. Закусили. Ночью в дежурке комендатуры никого кроме нас не было, так что хорошо сидели. Капитан попросил меня ещё спеть или почитать стихи. И я прочёл ему стихотворение моего отца, известного поэта Алексея Маркова «Гостиница «Россия». Отец написал его в Ленинграде, где нас отказались селить в гостинице «Россия», но стихотворение, конечно, относилось не столько к ленинградской «России», сколько ко всей России, и это понял капитан, тем более что читал я по-отцовски вдохновенно, страстно, непримиримо жестикулируя, с восклицательными знаками после каждой строки: Гостиница «Россия», тебя мне не забыть! Швейцары разбитные приказывали: «Выть! Местов свободных нету!» И двери на запор, А было то не летом, на окнах цвёл узор. И на руках сынишка русоголовый мой, Стонал в бреду чуть слышно, зовя меня домой. Но далеко до дома, мы в городе чужом, Чужом, полу-знакомом, какой тут милый дом! Я только город этот когда-то с бою брал! Гостиница «Россия», большой холодный дом! Проходят, взглядом смерив, бездомного меня. |
|||||||||||||||
| Последнее обновление ( 30.11.2009 ) | |||||||||||||||
| < Пред. |
|---|