| Заключительная глава |
|
|
|
| 06.11.2009 | |||||||||||||||
Страница 1 из 13
ГОСТИНИЧНЫЙ РОМАН  Б.В.Аверьянов и С.А.Марков Владимир Ульянов (Ленин), переехав со своим правительством из Петрограда в Москву, сходу обосновался в «Национальной», нынешнем «Национале», в № 107. Его верный сподвижник Яков Свердлов занял роскошную «Гостиную Людовика XV». По вкусу себе выбрали апартаменты Лацис и другие победители. И в этом, безусловно, был символ, знак – знак беды, что со всей очевидностью выяснится лишь по истечению времени, ближе к концу века, на пороге следующего тысячелетия… Почему? Вошёл Подкопаев. - Ну как? - Неплохой номерок, - отвечал я, нехотя поднимаясь с кресла вождя. - Да средненький по сравнению со многими другими! Чем человек умнее и интеллигентнее, тем выше в нём культура, тем он скромнее! Бывают хамы, пальцы веером растопырят, самой дорогой номер ему подавай!.. - И не говорите! - Чтобы не терять времени даром, я включил диктофон и стал брать у генерального директора интервью, которое решил озаглавить так: «Националь» как зеркало русских революций». - Юрий Константинович! На рубеже веков вы, не побоюсь этих пафосных слов, олицетворяли легендарную гостиницу «Националь». Подкопаев и гостиница, в которой кто только из великих не останавливался, – как бы уже неразрывны в сознании посвящённых. Перефразируя Маяковского, имевшего в виду вашего скромного постояльца В.И. Ленина, можно так выразиться: мы говорим «Националь», подразумеваем… Ходили даже слухи, что вы могли приватизировать, то бишь выкупить «Националь» и сейчас бы являлись его полноправным владельцем-мультимиллионером. Это действительно так или слухи преувеличены? - Не всё так просто. Но в принципе – мог. Если б раньше не убили. - С этого места, как говорится, поподробнее. - Вот все в давнее прошлое смотрят. А что такое наша, недавняя история, для гостиниц, например? - И что ж это такое? - В начале 1990-х в стране произошла революция. Царил полнейший бардак, как после любой революции. А так как балансовая стоимость «Националя» составляла всего 3 миллиона 200 тысяч… - Долларов? - Рублей! Говорю же: фантастические были времена! Сейчас за эти деньги, даже если их перевести по тогдашнему реальному курсу в валюту, приличной квартиры не купишь! А «Националь» - в принципе, если б было серьёзное намерение у серьёзных людей, можно было и купить. Я не позволил этого сделать. Я люблю эту гостиницу. - А обращались серьёзные люди – как говорится, с предложением, от которого нельзя отказаться? Глядя на хозяина «Националя», отвечающего короткими рубленными фразами, крепкого, цепкого, сдерживающего собственную энергию, как мощные автомобили на старте со светофора, я отмечал про себя, что ему не дашь его семидесяти и что обликом, манерами, энергетикой он подтверждает мои соображения по поводу того, что многолетний (и в какие годы!) руководитель значимой структуры, не только театра, но и центральной гостиницы непременно должен обладать артистизмом: Подкопаев, на мой взгляд, со своим ввинчивающимся взглядом, сильным ртом, тяжёлыми, жилистыми, натруженными, но с чуткими кончиками пальцев кистями рук, манерой говорить и переспрашивать так, что перечить не тянет, мог бы сыграть в кино – политика, например, или вора в законе. - Криминальные структуры? Нам повезло. Когда шёл передел собственности, все эти перестрелки, мы стояли, обнесённые глухим высоким забором, без окон и дверей, с подъёмными кранами… И никто вообще не знал, будем мы, не будем… Зазвонил мобильный телефон, Подкопаев ответил и, извинившись, резко вышел из номера. А я остался в ожидании оператора, чтобы продолжить съёмку. Прохаживаясь среди уникальных зеркал, музейной мебели «Националя», я думал о том, что у него великая история, но действительно, что такое гостиницы Москвы новейшей, недавней истории? Ведь в гостиницах, как в зеркале отражались важнейшие, судьбоносные для Москвы и всей России веяния, повороты, изломы, катаклизмы эпохи перемен. Я приходил к сознанию того, что как автор должен попытаться ответить на этот вопрос, разобраться – иначе получится в результате всех наших усердий очередной рекламный ролик, не более. Я вновь присел за ленинский стол, взял фирменную бумагу, ручку с логотипом «Националя» и, изредка бросая лукавые, почти как вождь (не обладая даже толикой его гомерического чувства юмора) взгляды на Кремль, стал писать. Вот что примерно у меня получилось. 2 Давайте, уважаемый читатель, опустим рубеж XIX–XX столетий, революцию, войны, разруху, все трагические события 20-х – 40-х годов, «свинцовые мерзости жизни», как писал Андрей Платонов, и наш национальный «катарсис» - Всемирный фестиваль молодёжи и студентов в Москве 1957 года (к которому, кстати, были построены многие гостиницы). Сразу возьмём, как говорится, быка за рога - обратимся к разрушению гостиницы «Россия» Итак, крушили, рушили, ломали, сносили, растаскивали и вывозили «Россию». Однажды осенним вечером я вышел с легендарным оружейником Уго Гусалли Береттой с международной выставки «Оружие и охота», проходившей в Гостином дворе. Глядя с Варварки на подъёмные краны, бульдозеры, самосвалы, Беретта спросил, что происходит за оградой. И я, несуразно, глупо хихикнув, сразу не нашёлся, как ответить, чтобы итальянец понял. Почему-то я заговорил о Риме: мне действительно показалось, что мы являемся свидетелями величайшего варварства, знаменующего явление, сопоставимое по масштабу с падением Римской империи. После интервью, которое брал на Красной площади, проводив Беретту в «Балчуг-Кемпински», выпив в баре виски и порассуждав с философично настроенным оружейником о предрешённой судьбе мировых империй, я вышел из отеля и побрёл под моросящим дождём по набережной Москвы-реки, переносясь мысленно в прошлое, безвозвратно ушедшее, озираясь через плечо на то место, где десятилетиями возвышалась белоснежная «Россия» и где теперь её не было. …Конец 1960-х, гостиница «Россия», только построенная, торжественно, державно открывшаяся. Помню, как мальчишкой отправился я с отцом и его приятелем, приехавшим в Москву из другого города и остановившимся в потрясающей, по его словам, иностранной гостинице, на военный парад в честь Седьмого ноября на Красной площади. Было промозгло. Снизу, с Москвы-реки, в промежуток между храмом Василия Блаженного и Спасской башней налетал пронизывающий ветер. Свинцово-рваное небо временами швыряло сверху наискось, как бы исподтишка в лица зрителей колючие снежинки, как дробинки на самую мелкую птичку. А по брусчатке тем временем браво прошагали с дистанцией на одного линейного идеально ровные ряды всевозможных родов войск, пошла техника, сотрясая, казалось, не только самую большую площадь, но всю Москву и мир. Фронтовики вокруг нас – а их тогда было много, и были они, как теперь понимаю, ещё вовсе не старыми, - кто утирал тщательно скрываемую слезу, кто откашливался, чтобы протолкнуть ком в горле, кто вспоминал парад на Красной площади Седьмого ноября 1941 года, кто – бои под Сехешфехерваром, штурм Будапешта, Вены, Праги, Кракова, Берлина… А я стоял, то и дело вытягиваясь на цыпочках, чтобы было видно, смотрел на звёзды Кремля, на мавзолей Ленина, на танки, на ракеты, на лица фронтовиков и впервые (как осознал потом, уже служа в армии в горах Армении, на марш-броске с полной боевой выкладкой на высоте двух с лишним тысяч метров, где особенно ночью в мороз беспощадно, до рвоты с кровью, удушье) чувствовал себя причастным к чему-то огромному, великому, бесконечному, как жизнь. Такого уровня, такого накала, такой наэлектризованности праздничной атмосферы потом я никогда не чувствовал – подъёма душевного и духовного, единения людей в гордости за страну, в патриотизме в его незамутнённом, истинном виде. Я был в совершеннейшем восторге от увиденного. Хотя и здорово, от пальцев ног до ушей продрог. После парада и демонстрации трудящихся, когда тысячи москвичей с детьми, с шариками, флагами, транспарантами прошли по брусчатке Красной площади, папин друг пригласил нас к себе в гостиницу. Мы прошли вдоль ГУМа к храму Василия Блаженного, обогнули его слева, делясь впечатлениями, и мы с отцом, помню, вдруг остановились в буквальном смысле слова как вкопанные, а иногородний спутник наш горделиво улыбался: от небольших краснокирпичных церквушек до реки простирался, возвышался сказочный белоснежный стеклянный дворец с огромными буквами наверху, которые я от растерянности не тот час сложил в единое слово, в имя, захватывающее дух: «Р О С С И Я». |
|||||||||||||||
| Последнее обновление ( 30.11.2009 ) | |||||||||||||||
| < Пред. |
|---|